Посмотри в глаза чудовищ - стр. 6
– У нас будет любовник? – поднял бровь Николай Степанович.
– Нет, но что-то вроде… В общем, я пригласила Лидочку.
– На Новый год?
– На Новый… – жена виновато развела руками. – Ну, пойми: я возвращаюсь в учительскую, пакет забыла, а она сидит и ревёт. Понимаешь? Я и…
– Сострадание разносит заразу страдания, – сказал Николай Степанович.
– Это ты заразу разносишь, – обиделась Аннушка. – Всем настроение портишь. А если бы Стёпку так же вот…
– Ну и что? Представь себе, через двадцать лет приезжает молодой американский миллиардер и звезда Голливуда, в котором счастливая мать без труда узнаёт…
– Ай, да ну тебя!
Впрочем, новогодний вечер всерьёз испорчен не был. Стёпке отдали в полное безраздельное (благо, никто и не претендовал) распоряжение новенькую «Сегу»[38], чтобы не лез ко взрослым. Лидочка, дама крупноватая, обесцвеченная, легко краснеющая от лёгкого вина, держалась тихо и робко. Зато пришёл сам Гаврилов с банджо и новой пассией, рыжей и восторженной. Пассия чем-то неуловимо смахивала на Олю Арбенину[39], какой она была на том памятном вечере в Тенишевском училище[40], и Николаю Степановичу поначалу было нелегко придать своему взгляду обычную рассеянность.
Стол накрыли в зале, который Николай Степанович именовал «африканской комнатой». На стенах развешаны были жуткие ритуальные маски, курительные трубки и специальные магические приспособления колдунов оно-оно, потускневшие чеканные украшения бедуинских красавиц, передняя лапа чудовищного крокодила (настоящий, без дураков, трофей Николая Степановича; хотелось бы, конечно, отхватить у ящера чего-нибудь ещё, побольше, но дорога предстояла дальняя, а тащить – на себе), головы антилоп, масайские ассегай и щит[41]; в серванте стояли пёстрые гадательные барабаны, медный светильник и какая-то странной формы и самого зловещего вида дрянь – по горячему уверению хозяина, засушенная голова жестокого белого плантатора (сам-то он знал, что такие головы на амхарских рынках продают дюжинами на медный пятачок, благо чего другого, а тыквочек в Африке пока ещё хватает); сенегальский ковёр, помнивший копыта верблюдов[42] Абд-эль-Азиза[43], устилал пол; с террариума Николай Степанович снял расшитое покрывало только после долгих и настойчивых просьб гостей – и сразу набросил его обратно: в конце концов, люди пришли поесть…
– Вот это… оно… там такое и живёт? – с ужасом спросил Гаврилов.
– Живёт, – подтвердил хозяин.
– А как называется?
– Не знает никто. Негры говорят: «хамамба-ас-хамамба». Что в переводе на простой язык означает «самоглот». Это я так перевёл. Он же «проглот конголезский».
– А специалисты что говорят? – не унимался Гаврилов.
– А они в него не верят…
Аппетита обитатель террариума никому не испортил, только рыжая смотрела теперь на Николая Степановича восторженно. Уязвлённый Гаврилов начал петь, и пел хорошо. Но всё равно прошло некоторое время, и разговор вернулся к Африке.
– А как вас выпускали, Николай Степанович? – спросила прозаическая Лидочка. – Тогда же никого не выпускали, а вы так и вообще беспартийный.
– Ну, беспартийный – это ещё не безногий, – сказал хозяин. – По линии Академии Наук я ездил…
– И для разведки кой-чего добывал? – подколол Гаврилов.
– Русскую военную разведку я уважал всю жизнь, – Николай Степанович пожал плечами. – Так что не вижу оснований… Это вам не чека.