Послезавтра летом - стр. 9
Наташа вышла из церкви святого Николая Чудотворца, задержалась на паперти, примерилась мысленно к каждому могучему дереву в березовой аллее, что любовно выращивалась прихожанами храма много лет: так и эдак прилаживала собственное безжизненное тело. Нет. Даже в новой норковой шубе. Некрасиво получится. Внутри церковной-то ограды повеситься.
– Повременю. – Она сдвинула с головы чёрный, расшитый пайетками, платок, обнажив такие же чёрные блестящие волосы. Ветер мгновенно растрепал причёску – гордость: ни единого седого вкрапления. Генетика хорошая, спасибо маме. Любая другая женщина в её ситуации давно бы побелела, превратилась в древнюю старуху. Но Наташе стареть нельзя. Ей ещё замуж выходить, детей рожать. Для этого и внешность, и здоровье потребуются. Хоть ей уже перевалило за сорок и позади три успешных брака, – стройность и упругость тела, красота сохранились почти нетронутыми, как в девичестве. Разве только чуть видимая морщинка между идеальных бровей и едва заметно опущенные углы рта выдавали собеседнику её возраст. И то – стоило Наташе улыбнуться, напустить в серые глаза света – и человек снова в замешательстве:
– Сколько лет этой прекрасной женщине? Двадцать пять? Тридцать два? Не больше тридцати пяти точно. Но это, прямо, крайний вариант. А! Еще и детей нет? Тогда двадцать пять. Без сомнений, всё у этой загадочной красавицы еще впереди.
Наташа тоже так думала: вся жизнь впереди, всё успеется, особенно дети. Пока молодая надо черпать жизнь полным ковшом, всё попробовать, везде побывать. И получалось ведь! Есть, что вспомнить.
Последние три недели Наташа только и делала, что вспоминала, перебирала собственную историю по минуткам, дням, десятилетиям, как на исповеди. Для этого в церковь и приходила. Вспоминать.
Никогда она верующей не была, а в школьные годы даже случалось в Пасхальную ночь смотреть на крестный ход, ржать над богомольными старухами. Висеть вместе со всеми на ограде церковного кладбища, повыше, так видней были «вредные суеверия», ногой опираться на деревянный крашеный крест ближайшей могилы, чтобы не сверзиться в апрельскую слякоть.
А нынче, после Рождества, ноги сами принесли в храм, она не собиралась. И платок нашелся – вместо шарфа надевала, и в юбке оказалась – как специально готовилась.
Служба уже закончилась, храм опустел. Догорали свечи в поставцах – благодарственные, поминальные. Лики святых уставились со стен строго и вопросительно: зачем пришла? Наташа и сама не понимала зачем. Пришла вот. Цокнула каблуками по плиточному полу и замерла – эхо разнеслось по всему помещению. Православные святые и мученики не спускали с неё настороженных глаз, сканировали душу, ворошили всё, что было спрятано внутри, но Наташа не желала открывать свои тайны мужчинам. Даже святым. Даже мертвым.
Богоматери с младенцами на длиннопалых руках казались добрей, милосердней. На цыпочках, стараясь не стучать, Наташа передвигалась от одной иконы к другой, всматривалась в лица Богоматерей – никогда не задумывалась, что Богородиц несколько – как так?
Всю жизнь Наташа предпочитала иметь дело с мужчинами: очаровывать, манипулировать, использовать – это получалось лучше всего. А женщины… Что с них взять? Не интересно.
А сейчас с согревшимися ногами, с немного закружившейся от запаха ладана и плавящегося воска головой, с бетонной плитой на душе, её потянуло к женщинам. Богородицам, Богоматерям. Бого-матери. Матери.