Последний рейс «Фултона» - стр. 61
Сердце у Тихона упало. Приостановился, бегом вскочил на крыльцо. Замер на пороге – стулья и стол изломаны, посуда разбита, фотографии со стены и книги с полки раскиданы по грязному, затоптанному полу… И ни души…
Тихон опустился на уцелевшую скамейку, обхватил голову руками. Где искать мать и сестру? Живы ли? Кто устроил этот погром?
Из соседнего дома донесся надрывный женский плач. Тихон бросился туда – в пустой, разграбленной квартире Колпиных плакала мать Сережки.
Подняла голову, перекрестилась.
– Господи! Ты ли это, Тихон? Не чудишься ли?.. Ведь мы думали – тебя расстреляли.
– Стреляли, да не попали.
– Как же ты в живых-то остался? – не верила глазам женщина.
– Чудом, тетя Катя.
– Натерпелся, видать?..
– Всякое было… А Сережка где?
Женщина вскинула к лицу костлявые темные руки, закачалась из стороны в сторону.
– Убили Сереженьку, – заголосила она, задрожали худые, острые плечи. Не сразу смогла рассказать, что Алумов дознался, кто привел толпу к фабрике, и пришел в дом Колпиных с офицерами.
Сереженьке промолчать бы, синяки-то на молодом быстро сходят. А он не стерпел, Алумова обозвал по-всякому – изверг этот в Сереженьку из своего оружия все пули выпустил. Как я с ума не сошла! Лучше бы он этими пулями и меня вместе с сыночком убил, – опять затряслась в рыданиях женщина.
Не знал Тихон, какими словами успокоить ее. Да и не было таких.
– Неужели Алумов после такого злодейства в живых останется? – с ужасом заглядывала ему в лицо мать Сережки. – Неужели его Господь не накажет?
– Слово вам даю, тетя Катя: если жив Алумов – поймаю гада, сам пристрелю.
– Господь тебя простит, – вытерла женщина слезы.
– А где мои? Что с ними?
– Неделю назад живы были. А потом и к ним Алумов заявился. Сказал, что тебя расстреляли. С матерью плохо стало. А этот леший пообещал вечером с офицерами прийти, поминки справить. Вот они с Ниной в лес и подались. Многие так сделали, но пока еще с нашей улицы никто не вернулся. Видать, боятся. Не знают еще, кто в Заволжье – белые или красные.
– А что же вы, тетя Катя, сразу не убежали, как мятеж начался?
– Говорила я Сереженьке – быть беде. А он одно заладил: стыдно мне, что я в такое время все в сторонке стоял, а прятаться и совсем плохо будет.
– Кто в домах похозяйничал? Тоже Алумов с офицерами?
– Как тебе сказать?.. Не одни офицеры, к ним всякой шпаны да ворья прибилось. Дома-то брошенные. И на мое старье позарились…
Ночевал Тихон в квартире Колпиных. В своем доме, мрачном и обворованном, оставаться одному было тоскливо. Без сна лежал на Сережкиной кровати.
Сестра вернулась утром. Тихон видел из окна, как Нина, повязанная черным платком, подошла к крыльцу их дома и опустилась на ступеньку, узелок рядом уронило.
Тихон выбежал, застыл перед сестрой, боясь приблизиться к ней и услышать то, о чем уже догадался. Нина подняла на него глаза, испуганно попятилась. Стоял перед ней худущий парень в старой армейской гимнастерке, в латаных штанах, в солдатских обмотках. Так Тихона вырядили в госпитале, не до форсу было. Взял что дали, что по размеру подошло.
– Это я, Нина, я, – шагнул к сестре Тихон.
Она бросилась ему на шею, заплакала навзрыд.
– Тиша, родненький! Мама-то наша померла…
Так на Тихона свалилось еще одно горе, самое страшное. Не выдержало материнское сердце тяжкой вести, которую принес в дом Алумов.