Последний Хольсунг - стр. 15
Что же делать? Взломать шкаф? Но как? Он ведь особенный – под крепкими деревянными панелями скрывается отменная сталь. Может рычагом? Я мельком взглянул на железную палку Сигурда, но понял, что она сломается при первом нажиме. И вдруг я вспомнил, что заказал свой шкаф у того же местного мастера, который когда-то сделал вот этот. Только в дверцах моего шкафа были бронированные стёкла, а здесь никаких стёкол не было. Но на ум мне сейчас пришли не стёкла, а замки. Ведь если замки и тут, и там делал один и тот же человек, то, учитывая редкое применение замков в местном быту, можно было надеяться…
Короче, я достал ключ, который так и висел у меня на цепочке, вставил его в замочную скважину, повернул и услышал характерный щелчок! Дверца открылась, ружьё было там.
И не только ружьё, но и несколько бочонков с порохом, несколько полных пороховниц, запас пуль, пыжей и капсюлей, которых хватило бы на всю оставшуюся жизнь. И тут я горько рассмеялся, ведь всё это богатство досталось мне, как раз тогда, когда из-за одной не действующей руки я не смогу им, как следует воспользоваться. Эх, старик, и почему ты не любил пистолеты?
Вдруг я хлопнул себя по лбу – у меня же есть Сигурд! Острые глаза, крепкие руки, быстрые ноги, светлая голова, что ещё надо? Опыт. Значит, буду учить, и рассказывать, а опыт – дело наживное.
– Держи! – сказал я, вынимая ружьё из шкафа и передавая его мальчику. – Это теперь твоё.
Надо было видеть, как вспыхнули эти голубые глаза, каким они озарились восторгом!
В эту ночь мы спали под крышей на настоящих постелях с настоящим бельём, которое нашлось у старика в платяном шкафу. Ужин, правда, снова получился голодный – единственным блюдом было засахаренное варенье тридцатилетней давности. Больше ничего съедобного в кладовой дома не нашлось. Когда хозяин умер, съестные припасы были съедены на поминках, но они всё равно не сохранились бы до нынешнего времени.
Утром заросший огород за домом порадовал нас одичавшими овощами. Морковка, правда, была совсем тощенькая, а помидоры едва завязались, но молоденькие огурчики и зелёный горошек пошли на ура! Наконец-то мы смогли хоть как-то починить свою одежду. Мой измученный халат получил заслуженную отставку, и мы оба обзавелись прочными и тёплыми охотничьими плащами. А вот с обувью повезло меньше – все сапоги и башмаки, найденные в гардеробе старика, оказались безнадёжно малы мне и так же безнадёжно велики Сигурду. Эту проблему я решил, обрезав носы у башмаков, которые подобрал для себя и изготовив непомерно толстые портянки для юного лорда, которые должны были компенсировать излишек свободного места в обуви подобранной для него. Попробовав ходить, таким образом, мальчик снял всё это и засунул в вещмешок, заявив, что оденет всё это в случае крайней нужды, а пока ещё походит некоторое время «по-крестьянски», то есть босиком. (К слову – за всю свою жизнь хозяина графства Котек, как и за тот период, что был виконтом и наследником, я ни разу не видел никого из своих арендаторов без обуви. Их детей, да, но и, то только на рыбалке или во время купания, а их самих никогда.)
В арсенале старика-охотника нашлось ещё несколько превосходных ножей, которые были сразу поделены между мной и Сигурдом. Мальчик получил длинный прямой кинжал и крепкий охотничий кортик, способный заменить саблю. Я взял себе старый тесак, подозрительно похожий на абордажный и широкий охотничий нож, с которым по рассказам старика он в молодости ходил на медведя. Теперь, имея на поясе два таких клинка, я чувствовал себя не просто грозным, а даже весьма грозным, ведь я хорошо фехтую. Вот только моя левая кисть никак не желала подавать признаки жизни. В таком виде она мне только мешала и приводила в уныние. Вопрос, что с ней делать разрешился, когда я нашёл в шкафу с походной одеждой мотоциклетные краги. Увы, сам мотоцикл, вросший в землю в сарае, не работал уже во времена моего детства. Приложив немало усилий, я засунул-таки неработающую левую кисть в крагу, после чего зафиксировал её в запястье двумя короткими рейками, пальцы сложил в кулак и обмотал всё это чёрной изолентой. Получилась дубинка, составляющая с моим телом единое целое.