Последние стихи мертвеца - стр. 3
Он с лукавой усмешкой на губах покачал головой, дёрнул некрасиво, зато уверенно щекой и поглядел немного свысока на собеседников, чей подслушанный разговор позволил отточить давно вызревавшую мысль пробуждения.
Только у животворящей Психеи или разумной космической материи в какой-то решающий, я бы сказал, стратегический момент существования должен возникнуть внутренний порыв самоорганизации сохранить свою эволюционную значимость, если хотите, духовную силу, неизбывное желание сберечь и даже преумножить своё личностное развитие, культуру и достижения эволюции… – Он, на несколько секунд задумавшись, сделал на д собой внутреннее усилие, чтобы решительно заключить. – …Сотворив из драмы, даже трагедии своей конечности и смертности, эволюционное скачкообразное бессмертие. Вот такая фишка – от смертности к бессмертию…
– Да, такие слова у памятника философа-спиритуалиста Лопатина подталкивают на продолжение беседы в позитивном, но всё же излишне оптимистическом ключе в наши последние времена, – усмехнулся Александр Николаевич.
– Принимаю вашу тонкую иронию или горький сарказм в сопряжении с упомянутыми последними временами, – улыбнулся в ответ Владимир Глебович, – атеистам мои слова по барабану, а идеалистам-спиритуалистам, к коим относится наш уважаемый Лев Михайлович, мои слова, как бальзам на живую, не умирающую никогда душу.
Владимир Прокофьевич покачал головой как-то неопределённо, выражая сочувственное отношение к сказанному, но с толикой ментального противостояния, и задумчиво произнёс:
– Вот я атеист с младых пионерских ногтей, а ныне стихийный христианин, разумеется, без должного воцерковления, так смею заверить, твои слова, Глебыч, не по барабану скептикам-атеистам, не говоря уже о стихийных православных христианах. Душа – субстанция чрезвычайно тонкое, Лопатин исследовал Психею с идеалистической, предельно идеальной, высочайшей колокольни своего мировоззрения просвещённого дореволюционного масонства.
Он обратил к Александру Николаевичу свой взгляд серых, крупных блестящих глаз, то ли за поддержкой, то ли с предложением вступить в беседу, но тот, не отведя взгляда, посчитал, что его время вступить в учёный разговор коллег ещё не наступил. Перевёл взгляд на Глебыча, как бы предоставляя тому первоочередное право высказаться на предложенную им тему с учётом ремарки родича.
Тот многозначительно хмыкнул, немного пожевал губами, старательно подбирая самые нужные и весомые слова и сказал со значением, понижая тембр голоса:
– О масонстве Лопатина мы ещё поговорим отдельно… Всё же, Николаич, я прочитал вашу книгу, которую мне рекомендовал ваш брат и мой старинный приятель-коллега, но об этом как-нибудь потом. Я ведь здесь, чтобы поговорить о более существенных вещах, о разумной Психее, как о разумном субъекте. В этой связи место силы у памятника философа-спиритуалиста призывает как-никак, более того, обязывает… Вы не будете, надеюсь, возражать, что в нашей беседе и даже в ходе моих психологических экспериментов in situ, на месте силы, у памятника, я вас буду называть «Николаич»?
– Пожалуйста, как вам будет угодно. О каких психологических экспериментах вы изволили говорить, Глебыч?
– Об этом узнает чуть позднее, как только к памятнику Лопатина направится какая-нибудь живая душа… Или живые души, что ещё лучше, две или три?