Последние - стр. 29
– Держись, подтяну!
О! Это было кстати. Один рывок, последний, а без помощи, оказалось, никак.
– Будто заново родился, – описал он свои ощущения, отдышавшись наверху.
– Правильно. Это и есть рождение. Будто через родовые пути заново проходишь, – Катя пристально посмотрела ему в глаза. – И, как младенец, безгрешным опять становишься.
Уже рассвело. Бело-розовый восток наступал на сине-черный запад через жемчужно-серую, размытую с краев полосу нейтрально-ничейного неба. Оно казалось настолько низким, что касалось вершин сплошного ельника, волнами уходящего во все стороны, насколько хватало глаз. Кое-где угадывались прозрачные куртины лиственных, листопадных пород. Они и светились розовым, голубым, серебряным на темном фоне фарфоровых небес и темного бархата хвойной чащи. Нигде не угадывалось ни селения, ни дыма печной трубы, ни движения повозок по узким, скрытым от постороннего глаза зимникам. Человек в этих краях до сих пор оставался животным редким, более редким, нежели белка или соболь, не говоря уж о волках и медведях. Ощутив это непреодолимое человеческое одиночество, Артур осознал себя совершенно чужим здешнему миру, огромному, едва одухотворенному людскими представлениями об этике и совершенно бездушному по сути. Он посмотрел на Катю. Она жила тут, умела пользоваться бескрайней тайгой и бездонными болотами, запрягать лошадь в повозку, топить печь, доставать из колодца воду. Она знала сказания про царя, обитавшего тут до прихода русских… да уж не русские ли, облачившись в кумач и медь, погубили здешнего царя? Догадкой он не стал делиться со спутницей – очевидно, православной прихожанкой и, без сомнения, стихийной язычницей. Куда он зовет ее с собой? Что способен предложить ей на Вычегде, и найдется ли для него самого место в новой жизни, которая наступает теперь уже и на север? Конец времен – вот что случилось. Конец времен. Они больше не заговаривали о совместном отъезде. Провели ночь вдвоем, понимая, что ночь эта – последняя. Утром Катерина Павловна поставила на стол чугунок с вареным картофелем, круг замороженного домашнего масла, хрустящую капусту, загодя нарубленную и уже оттаявшую.
– Я все хотел спросить тебя, – Артур перебрасывал из ладони в ладонь горячую картофелину, стараясь очистить ее от мундира.
Катя замерла, отвернувшись от него вполоборота к окну. Между ними возникла недосказанность с той самой поездки на «узкую улочку», когда оба поняли, что не будут вместе, и оба решили не говорить о причинах. – Хотел спросить: при чем тут немцы? Немцы, по-твоему, умеют картошку выращивать…
Катя рассмеялась. Оказывается, здешним земледельцам земство навязывало картошку еще до войны. Семена чуть не даром раздавали. Только урожай получался никчемный. Вырастала картошка размером чуть больше гороха. Наконец, прислали в пятнадцатом году военнопленных немцев и австрияков, они и показали, как картошку окучивать следует. В семнадцатом году пленных отпустили на родину, а картошка с тех пор стала хуже родиться. То ли окучивать наши люди не научились, то ли семена выродились.
– Но твоя-то картошечка хороша!
– Тятя у купцов Алиных семена покупал, не земские. И окучивали два раза в лето, вот и выросла не хуже немецкой.
– Тятя – отец мужа?
– Да, я его тятей зову. Я ведь и по фамилии теперь Шилова, хоть и вдова. Так, Шиловой, видать, и помру. – Артур в этом замечании услышал упрек. – А нашу фамилию, Чепуриных, даже в Англии знают.