После катастрофы - стр. 18
Когда подали их аэробус, Евдокимов не поверил глазам. Это был внушительных размеров «Боинг», с длинными крыльями, под которыми висело всего по одной очень огромной турбине.
Посадка осуществлялась через рукав прямо из здания аэровокзала. Не надо было, как прежде, садиться в автобус и ехать к трапу самолёта. Таких рукавов было несколько и к ним по очереди подтаскивали лайнеры, соединяя рукава с посадочными дверями.
На входе в салон, на раскладном столике, лежала стопа китайских газет, что-то вроде советской «Правды», и каждый китаец обязательно по одной брал.
Чудо техники поразило и внутри: девять сидений в ряду, пять посередине и по два у иллюминаторов. Евдокимов прикинул примерное количество рядов, умножил и получил приличное количество пассажиров. Места Евдокимовых оказались у иллюминатора, напротив крыла.
Самолёт взяли на буксир и оттащили от здания аэровокзала. Далее предстоял самостоятельный выход на взлётную полосу.
Минут пять выруливали и наконец застыли у стартовой черты.
Когда запустили турбины, Евдокимов подумал, что оглохнет, и почему-то вспомнил, как четверть века назад Юрий Васильевич Бондарев с трибуны Всесоюзной партийной конференции задал вопрос, на который у Евдокимова до сих пор не было ответа.
«Можно ли, – спросил фронтовик, защитник Сталинграда, большой русский писатель, – сравнить нашу перестройку с самолётом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка?»
И словно в подтверждение этих слов в ту самую минуту, как Евдокимов об этом подумал, самолёт сорвался с места и, стремительно набирая скорость, понёсся по мокрой полосе. Капли дождя струйками побежали по стеклу иллюминатора. Аэробус продолжал разгоняться, вздрагивая на стыках. И всё бежал и бежал, пока наконец тяжело, с трудом не оторвался от полосы и не стал медленно набирать высоту – при резком наборе при такой массе, казалось, могли бы обломиться крылья.
Евдокимову приходилось летать прежде, во времена бесшабашной юности, когда ни в одной из советских газет не писали о крушении самолётов, а это означало, что не было и катастроф, и поэтому летать было одно удовольствие. Теперь, когда правда стала доступной и крушения время от времени происходили, полёты перестали доставлять удовольствие, и если бы не крайняя необходимость, Евдокимов ни за что бы не полетел.
О приятности полёта не могло быть и речи, хотя похожие на картинки из киножурналов китайские (поскольку экипаж был китайским) стюардессы попытались его скрасить, сразу после набора высоты начав развозить на тележках соки, воды, вино. Евдокимовы попросили светлого вина. Оно оказалось китайским, ужасно противным, и они его не стали пить. На ужин наобум взяли похожее на конину сильно перчёное мясо, нарезанное дециметровыми квадратиками. Возможно, это был шашлык, усердно жуя который Евдокимов так и проглотил его недожеванным – не до конца же полёта жевать?
Разница во времени была в пять часов, а лететь предстояло семь с половиной, таким образом, в семь тридцать по местному времени должны были приземлиться в Пекине.
– У них сорок два градуса, па, представляешь!
Сорок два Евдокимов, разумеется, представить не мог.
После того как пробились через дождевые облака, открылось идеальной голубизны небо. И по крылу самолёта, если бы не болтался элерон, невозможно было определить, что летят. Поскольку двигались навстречу солнцу, стемнело быстро. Всё было ничего – и вдруг наступила ночь.