После катастрофы - стр. 16
Это послужило поводом к вооружению старых игрушек (старой гвардии). Берия в общем строю. Воскресший Феликс (неужели Путин?) протягивает девочке пластиковый шарик с приказом, и верная «священным принципам» пионерка его отдаёт. В результате последнего и решающего сражения государство восстанавливается на прежних основаниях.
И вроде бы, думал Евдокимов, всё понятно, если к тому же вспомнить главный лозунг хунвэйбинов: «бить ревизионистов хрущёвского толка как перебегающих дорогу крыс», но какое отношение ко всему этому имеет архив Берии, и почему его, как уверяет один из толкователей фильма, так боятся в России, Европе, США и только не боятся в Китае?
А ещё вот что пришло Евдокимову по этому поводу в голову.
В детстве одними из самых любимых его мультфильмов были «Заколдованный мальчик» и «Снежная королева». Не менее завораживающее впечатление производило качество мультипликации, изящные, тёплые тона, неторопливость действия – каждую деталь, каждый эпизод можно было внимательно рассмотреть. Никакой суеты и мельтешения, никакого искажения в изображении лиц, птиц, животных. И это относилось почти ко всем мультфильмам. Евдокимов мог смотреть их часами. Они создавали в его воображении сказочный мир торжества добра и справедливости.
А ещё ему пришло на память, как однажды они, семиклашки, узнав о технологии мультипликации, загорелись желанием создать свой фильм. И одни занялись рисованием, другие – озвучиванием ролей, а Евдокимов – сочинением музыки.
Их мультфильм был про то, как в очередное зимнее утро возле деревянного здания пожарки с красным ЗИСом их дожидалась запряжённая в сани лошадка и везла в школу. Лошадью правил дядя Тимоша, а выделял её – совхоз. Они полулежали или сидели, свесив ноги, так тесно, что на скатах кто-нибудь обязательно вываливался из саней и, вскочив, пускался вдогонку. Поскальзывался, падал, вставал и бежал опять. Это вызывало общее оживление. Дядя Тимоша на это внимания не обращал. Он был очень серьёзным. И так же серьёзно произносил в конце своё: «Тпр-ру-у!» Они кричали «спасибо» и, размахивая портфелями, бежали в школу.
После уроков, сидя в санях, в виде репетиции, пели.
Будучи отрядным запевалой, Евдокимов начинал:
Хор на это возражал:
И когда встал вопрос о том, что будут петь герои их фильма, мнения разделились. Одни говорили, надо то, что на самом деле, другие – тогда будет не интересно, всё-таки это сказка и для неё нужна своя песня. Последнее мнение одержало верх, и тогда они все вместе сочинили слова. Теперь Евдокимов их уже не помнил, но что-то про дядю Тимошу, его малахай, лошадку и Деда Мороза. В задорном припеве были слова: «Ай да дедушка Мороз, у Тимоши красный нос!»
А вообще всё у них тогда было по-домашнему. В школе не особо напирали на лозунги. Шла обычная жизнь, и около неё практически не задевая сознания – лозунги. Во всяком случае, поколение Евдокимова, в отличие от поколения его старшей сестры, не было таким уж идеологизированным. Да и в сестре особенной идеологизации Евдокимов не замечал. Гораздо больше места в памяти о том времени занимали брюки-дудочки да «летка-енька», под которую тогда танцевали на летней танцплощадке их старшие братья и сёстры. О Павлике Морозове, о «судьбе барабанщика» до них дошли только чёрно-белые фильмы, говорящие о навсегда минувшей эпохе. Никакой связи с тем временем Евдокимов не чувствовал, окружающий мир казался светлым, а про барабанщика они пели только весёлые песни: