Поручик Ржевский и дама-вампир - стр. 11
– Значит, не соврал. – Ржевский пожал плечами. – Этот тип мне говорил, что в нашей округе почти никому не известен.
– А я его знаю, – подала голос старушка Белобровкина, и в этот самый момент где-то неподалёку грянул гром. – Нечисть польская, – добавила она.
В комнате разом потемнело, после чего за окнами сверкнула молния.
– Ой! – дружно взвизгнули девицы Бобрич.
Участники застолья настороженно замерли, и только хозяин дома поспешил успокоить всех:
– Ну что вы! Это же гроза. Летняя гроза.
Будто в подтверждение его слов в комнате стало чуть светлее, а затем послышался звук проливного дождя, капли забарабанили по стёклам. Где-то неподалёку ещё раз громыхнуло, но это уже никого не напугало.
Хозяйка велела слугам принести свечи, а Ржевский меж тем решил расспросить Белобровкину. Слово «нечисть» заставило поручика забеспокоиться, ведь он вспомнил, как кухарка Маланья говорила про упыря.
– Так этот Крестовкий-Костяшкин – поляк? – спросил Ржевский.
– А? – не расслышала старушка. – Кто пошляк? Пошляк тут один – ты.
Поручик успел забыть, что та глуховата. Он задумался, как бы крикнуть так, чтобы не напугать никого за столом, но на помощь пришла Тасенька: склонилась к бабушке и чётко повторила вопрос про поляка.
– Наполовину, – ответила Белобровкина. – Папаша его был поляк – Казимир Крестовский. Полвека тому назад, после того как русские, прусаки и австрияки поделили Польшу, этого Казимира сослали в Сибирь вместе с другими поляками, кто выступал против раздела. Пожил этот Казимир в Сибири лет десять и попросил помилования.
– А сынок откуда взялся? – нетерпеливо спросил поручик.
– А? – переспросила Белобровкина.
Тасенька повторила вопрос, а старушка хмыкнула:
– Ты не знаешь, откуда дети берутся?
– Я хочу знать, откуда он взялся в наших местах, – всё так же нетерпеливо пояснил поручик.
– Не перебивай! – Белобровкина погрозила Ржевскому пальцем и продолжала: – Так вот… Казимир этот помилование получил, но с условием, чтобы в польские земли не совался. Тогда он решил поселиться ближе к Петербургу, но по пути туда задержался в наших местах. То ли коляска поломалась, то ли занемог, но приютила его здешняя помещица Костяшкина, вдова. Детей у неё до той поры не было.
– А после того, как приютила гостя, дети появились? – спросил Ржевский.
Тасенька задумалась, повторять ли это, но бабушка сама всё расслышала.
– Пошляк! Постыдился бы! Тут барышни за столом, а ты взялся рассуждать, откуда дети берутся.
– Так вы же сами начали! – попытался оправдаться Ржевский. – А я разговор поддерживаю.
Белобровкина отмахнулась и продолжала:
– Да, дети у Костяшкиной появились, но сперва Казимир Крестовский на ней женился. Всё официальным порядком. Даже свадебное путешествие было. Но Костяшкина уж очень казнила себя, что прежнему мужу детей не родила и род Костяшкиных угаснет. Поэтому с самого начала настояла, чтобы дети двойную фамилию носили: пускай хоть такие Костяшкины останутся. И крестили их, конечно, в православии, хотя Крестовский-то сам католик был…
– А его сын? – Поручик никак не мог дождаться окончания рассказа. – Вы сказали, что он нечисть. Почему?
– А? – Белобровкина опять сделалась глухой, поэтому пришлось Тасеньке снова вмешаться.
– Так я к сыну и веду! – воскликнула старушка. – Костяшкина двоих детей родила: сына и дочку, а лет через пять после свадьбы померла. Уж не знаю, отчего, а только Казимир как будто даже обрадовался. С женой жил русским барином, а как овдовел, то зажил польским паном. Детей воспитывал на польский лад, так что сынок его – Владислав Казимирович – вырос поляк поляком. Да и дочка получилась такая же – не барышня, а панночка. Отец просватал её за поляка и в польские земли отправил, и сыну тоже нашёл невесту нездешнюю – полячку. Приехала она из далёкой глуши. То ли возле Карпатских гор это место, то ли в самих горах. Глушь, короче говоря.