Портрет Дориана Грея. Перевод Алексея Козлова - стр. 4

– Быть самим собой – самая наглая поза, какую только я знаю, – смеясь, протрубил в ответ лорд Генри.

Молодые люди поспешили в сад и ловко уселись на высокой бамбуковой скамье, в тени высокого куста лавра. Солнечные лучи текли по глянцевой листве деревьев. В высокой траве трепетали белые маргаритки.

Оба молчали. Потом Лорд Генри скользнул взором по часам.

– Бэзил, увы, но я принужден откланяться, – сказал он, – но не надейся, я не уйду, пока не получу ответа на свой вопрос!

– Какой вопрос? – как будто удивился Бэзил Холлуорд, уткнувшись взором в землю.

– Тебе прекрасно известно, какой!

– Нет, не известно, Гарри!

– В таком случае придётся повторить! Я всё-таки очень любопытен и хочу добиться от тебя пояснений, почему ты так упорно не отвергаешь идею отправить на выставку портрет Дориана Грея? Я хочу докопаться до истинной причины этого феномена.

– Я ничего не скрывал от Тебя! Истинная причина названа!

– Отнюдь нет. Ты признавался, что в этот портрет якобы вложено слишком много твоей глубинной субъективности… Не ребячество ли это?!

– Гарри! Прошу тебя, не кипятись! – Бэзил Холлуорд смотрел прямо в глаза лорду Генри, – Любой портрет, написанный с трепетом и симпатией, в сущности, всегда портрет художника, а вовсе не его модели. Модель – это просто частность. Случайность на пути художника. Это пшик! Не ею занимается, не её пытается раскрыть художник на своём холсте, а только самого себя. Я не выставлю этот портрет потому, что опасаюсь, не выдам ли я этим тайну своей собственной грешной, слабой души. Я не хочу, чтобы моя душа шлялась по панели перед глазами юных распутных неофитов!

Лорд Генри засмеялся.

– По вернисажу! Панель всё же не вернисаж! И что же это за такая страшная тайна? – иронически спросил он.

– Ладно! Тебе скажу! – ответил Холлуорд, пытаясь скрыть следы замешательства на лице.

– Я просто изнемогаю от нетерпения, Бэзил! – продолжал лорд Генри, пристально поглядывая на собеседника.

– Да и говорить-то тут почти не о чем, Гарри! – меланхолично отвечал художник, – Но сомневаюсь, что ты меня поймёшь! А пожалуй, что и поверить-то не сможешь!

Лорд Генри ухмыльнулся в ответ, и нагнувшись, резким движением сорвал в траве нежно-розовую маргаритку. И вслед за тем стал рассматривать цветок с преувеличенным вниманием.

– Нет ничего такого, чего бы я не мог понять! Уверен, пойму и это! – убеждал он, перемещая перед глазами крошечный маленький, золотистый овал с опушкой белых лепестков, – Поверить же я могу во что угодно, и тем сильнее, чем оно фантастичнее! В невероятное я поверю сразу и навсегда!

Дуновение ветерка стряхнуло с дерева несколько лёгких лепестков, а тяжкие гроздья сирени мириадами крошечных звездочек затрепетали в сонном эфире. У стены звонко трещал кузнечик. Мимо пролетела длинная синяя нить – стройная, тонкая стрекоза с шелестом промчаласьь мимо на своих тёмных слюдяных крылышках. Лорду Генри стало казаться, что он слышит удары сердца Бэзиля Холлуорда, и он удивленно осознал, что ему интересно, что будет происходить далее.

– Вот в чём тут дело…, – сказал художник, позволив себе сделать великую паузу, – Примерно месяца два тому назад мне пришлось присутствоать на светском рауте у леди Брэндон. Ты прекрасно знаешь, что мы, бедные творцы, должны время от времени высовываться в свет только для того, чтобы напомнить людям, что мы ещё существуем, пока что не сгнили в своих мастерских, мы живы и вовсе не дикари. Забравшись во фрак и обзаведясь белым галстуком, как вы сами изволили выразиться, любой пройдоха, даже биржевой маклер, может блеснуть репутацией цивилизованного человека или даже святого. Так вот, войдя в гостиную миссси Брэндон и поболтав минут десять с разными в пух и прах разодетыми важными птицами – вдовицами и замшелыми задыхающимися в припадках астмы академиками, я внезапно ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Я обратился к нему в пол-оборота. Так в первый раз в жизни я узрел Дориана Грея. Едва столкнулись наши взоры, как я почувствовал, что болезненная бледность заливает моё лицо. Странный инстинктивный ужас обуял меня. Я вдруг осознал, что жизнь меня свела с человеком, обладающим такой сильной и обаятельной натурой, что, стоит только поддаться ей, как она мгновенно способна поглотить мою личность целиком, полонить всю мою душу, поставить под контроль всё моё искусство. С молодых ногтей я больше всего боялся попасть в зависимость от других людей. Я не хотел никаких влиний со стороны. Ты, Гарри, ведь не будешь спорить, ты сам знаешь, сколь я независим по своей природе. Я всегда хотел быть и всегда оставался хозяином самого себя, во всяком случае, до знакомства с Дорианом Греем. Но тут… нет, я не знаю, как это тебе объяснить… Что-то подсказавало мне, что в моей судьбе сейчас свершается какой-то непоправимый, жуткий перелом. Перейдена какая-то красная черта! Я вдруг ощутил, что судьба готовит мне сверхутончённые радости и изыканно-мучительные страдания. Но что меня ждёт в конце? Меня объял ужас, и я дёрнулся, пытясь покинуть гостиную. Не разум побудил меня к такому срыву, а скорее животная трусость. Это желание покинуть поле битвы было не самым лучшим проявлением моей натуры.