Понимание - стр. 6

И стоит мне только так подумать, как что-то прикасается к моему плечу, заставив завизжать от ужаса и сразу же сжаться, ожидая расплаты за звуки без разрешения.

***

Я едва не теряю сознание от обуявшего меня ужаса, но он просто проводит пальцами по моему плечу, а потом заключает меня в круг своих рук, и ужас отступает. Что делает узнанный мной нечетный, я не понимаю, но он не ждет моего понимания, только отводит меня к какому-то креслу, усаживая в него.

– Успокойся, – говорит мне странно изменившийся Семнадцатый. – Хозяев здесь нет.

– А кто есть? – тихо спрашиваю я его, стараясь отдышаться.

– Ты есть, я есть, малышки, наверное… – он вздыхает. – Здесь почти нет еды и очень мало воды, поэтому надо что-то делать.

– Значит, мы умрем от голода и жажды? – не понимая, о чем он говорит, спрашиваю я.

– Нет, – качает головой этот невозможный нечетный. – Я выведу нас куда-нибудь, где есть наши. Ну или хотя бы похожие на них…

– Нашел время сказки рассказывать! – возмущаюсь я, но он останавливает меня.

– Малышки проснулись? – спрашивает Семнадцатый. – Давай тогда сначала устроим их поудобнее, затем накормим, а потом поговорим?

– Ты очень странно изменился, – признаюсь я. – Почему ты таким стал?

Он сначала не понимает, о чем я говорю, а потом вздыхает, почесав голову, укрытую белой шерстью. Именно это показывает, что много времени прошло, потому что шерсть нам удаляют. Везде – и сверху, и снизу, потому что нельзя игрушкам быть с шерстью. А раз у него шерсть, то, выходит, действительно хозяев нет. Значит, надо поговорить, но сначала малышки четные.

– Постарел я, Иришка, – вздыхает Семнадцатый. Он меня так называет, да и всех нас, как он говорит: «человеческими именами». – Но мы об этом поговорим еще, а пока…

Я тяжело встаю, потому что двигаться мне сложно, но все же встаю. Семнадцатый привозит откуда-то две длинные тележки, и тут я понимаю, что он задумал: четных посадить на тележки, тогда можно будет их быстро перевезти. Но мне все-таки ужасно любопытно: что значит «постарел», и что вообще происходит? Но он прав, сначала четные.

Вот мы ввозим тележки в ту комнату, где проснулись. Четные сначала взвизгивают, а потом узнают Семнадцатого, который всегда очень ласково к нам относился, как будто был старше всех. А еще в него очень мало играли, как будто не видели. Поэтому он не сломался, но вот как оказался здесь, я не знаю. Наверное, расскажет?

– Двадцать восьмая… – начинаю я, но Семнадцатый останавливает меня.

– Хозяев нет, – произносит он. – Давайте перейдем на человеческие имена? Вот Двадцать восьмая у нас Наташа, помнишь?

– С трудом, – вздыхает она, ойкнув в конце. Больно дышать ей, в тот раз, когда сломали, в ней чем-то острым ковыряли, чуть не ушла туда, где мы не игрушки, но не повезло.

– Будем запоминать, – улыбается он нам, отчего в груди становится теплее.

Затем мы пересаживаем всех на тележки, а Семнадцатый подходит к нечетному, которому повезло прямо сейчас, и отчего-то вздыхает. Затем он показывает мне, куда везти малышек. Оказывается, здесь есть жилые помещения, как будто на мусорщике кто-то собирался путешествовать. Я попозже спрошу Семнадцатого, а пока четные располагаются на изумительно мягких кроватях. На них что-то лежит, поэтому кажутся они очень мягкими.

Семнадцатый уходит, пока я укладываю четных одну за одной на кровать, обнаружив какую-то ткань там же. На каждой кровати есть такая ткань, а для чего, я не понимаю, но тут возвращается нечетный, сразу же показывая мне, для чего эта ткань. Оказывается, ею можно покрыть сверху тело. А зачем? Непонятно совершенно, но при этом четные начинают себя намного спокойнее вести, особенно самые маленькие. Значит, так правильно.