Понимание - стр. 5
– Я поте… плю… – бедняжка едва может говорить, но не плачет. Боится без разрешения плакать.
Все мы боимся, на самом деле, хотя бояться уже нечего – нас выкинули, и теперь весь вопрос только в том, почему мы живы. Но пока мне нужно повытаскивать малышек, потому что осталась я из старших одна. Сколько мне лет, я не знаю, да никто из нас не знает, сколько нам лет, только иногда в памяти встает что-то странное да проскакивают какие-то воспоминания. Но это неважно, важны только малышки – в любом случае мы все здесь приговорены.
Нечетный как-то очень жалобно взвизгивает и замирает, я отсюда вижу. Даже проверять нет смысла. Ушел наш последний нечетный, повезло ему, закончилось все. И остались теперь только четные… Из всех нечетных жальче всего семнадцатого, он хороший был, нас называл красивыми словами. Каждую четную назвал, каждую! Наверное, его в игрушки перевели откуда-то, я просто не знаю откуда, ну откуда-то же мы сюда попали…
Сорок четвертой тоже нет, но она, наверное, оказалась в числе тех, кого сразу в измельчитель засунули. А часть ванн еще разбитые, и там мертвые четные и нечетные, Некоторые уже и скелетами стали, значит, давно уже. Надо четным моим маленьким рассказать, что я скоро приду, а самой аккуратно обойти корабль, если мы еще на нем. Нужно выяснить, есть тут хозяева или нет, найти чего-нибудь поесть малышкам. И попить – это важнее. Кто у нас тут постарше…
– Двадцать восьмая, пригляди за остальными, я скоро вернусь, – прошу я уже вполне пришедшую в себя четную. – Мне нужно поискать поесть и попить и…
– Посмотреть, где хозяева, – кивает она мне. – Я погляжу, не беспокойся.
Она действительно приглядит, в этом я уверена, потому что у нас, игрушек, просто нет больше никого. Семнадцатый рассказывал, что где-то там, вдали, есть какие-то «наши», но разве могут быть у игрушек «наши»? Вот и я думаю, что нет.
Я медленно выхожу за дверь в темный коридор. Что-то гудит, что-то шуршит, что-то сыпется, но мне это неважно, мне нужно найти поесть и посмотреть, не будут ли нас убивать немедленно. Может быть, просто поиграют, а в измельчитель не сунут? Я не знаю, поэтому стараюсь идти очень осторожно, но вокруг тишина. Я быстро задыхаться начинаю, приходится присесть на корточки, чтобы отдышаться. Аж точки перед глазами, и я их вижу, несмотря на синий неприятный для глаз свет.
Надо подняться и идти, потому что малышкам некому помочь, кроме меня, и я должна, просто обязана. Немного продышавшись и всхлипнув от прорезавшей грудь боли, я снова поднимаюсь, чтобы идти дальше по этим бесконечным коридорам. Сил нет никаких, как и мыслей, но… пока темно или почти темно – хозяев точно нет, они только при ярком свете бывают, поэтому мне надо… Очень-очень надо двигаться по темному. В крайнем случае спрячусь, потому что они плохо в темноте видят, почти и не видят совсем.
За поворотом что-то вроде бы шевелится, поэтому я иду медленнее, стараясь дышать не так шумно. Там точно кто-то есть, но он в темноте, потому есть шанс, что не увидит. Жалко, что я слабая четная, вот нечетный мог бы попытаться убить хозяина, как это одиннадцатый сделал. И вышло же! Жизнь спас четной… Хотя зачем? Ее все равно потом сломали так, что она три дня никак уйти не могла.
Я поворачиваю за угол, чтобы увидеть того, кто, возможно, оставит малышек совсем одних, но никого не вижу. Неужели мне показалось? Да нет, не может быть! Он наверняка спрятался, потому что для него слишком темно. Интересно, я убежать успею? Глупые какие мысли в голову лезут…