Полубородый - стр. 35

Он, сам того не заметив, порубил в щепки уже готовую дощечку для гонта, и я не посмел его остановить.

– Если бы у меня было подходящее оружие… – сказал он и потом начал заново: – Если бы слабые имели настоящее оружие, они могли бы защититься, и сильные бы ничего не смогли им сделать и не могли бы им ничего приказать.

– Какое оружие? – спросил я, но он мне не ответил.

Плохо, когда ты самый младший, потому что у тебя тогда есть старшие братья и сёстры, и они делают с тобой что хотят. Не Гени, нет, он всегда был ко мне добр, зато Поли поганец. У меня искры из глаз сыплются от злости, но сделать ничего не могу, потому что он не только старше, но и сильнее меня. Я пытался с ним говорить, но он отвечал, что, если от него чего-то хочу, я должен с ним сразиться, тогда он мне покажет, каково это – быть раздавленным, как блоха между двух пальцев. Я уже просил Гени поговорить с Поли, но Гени сказал, что не будет вмешиваться, мол, это всё мальчишество, а на свете есть более важные дела. Но ведь для меня это важно. То, что сделал Поли, это подлость.

А было так, что я изобрёл одну игру, по-настоящему хорошую игру, это все говорили, потому что это игра с историей. Можно было играть в неё целый день или даже неделю, а может, и дольше, пока идёт работа в поле или в хлеву. Вначале в неё играли только мои друзья, потом и другие заметили, как это занятно, и в конце концов игроков стало так много, в том числе и старших мальчишек, что старый Айхенбергер сказал, что вся деревня впала в детство. Мне пришлось ввести новое правило, чтобы ни на одной стороне никогда не участвовало больше шести человек, и другим приходилось ждать, а с большим числом игроков получается не так хорошо. Я знаю, что гордость есть смертный грех, но всё равно гордился этой игрой. Но теперь всё рухнуло, и в этом виноват Поли, всё из зависти, потому что ему самому не удалось поучаствовать; он должен был собирать камни, а больше ему ничего нельзя было делать, ведь он всё ещё был под надзором и только Гени мог его освободить из отлучения. Но он всё равно вмешался и всё испортил. Мне было так обидно, хоть плачь, но кто плачет, над тем смеются, а такого удовольствия я Поли не доставлю.

Моя игра называется «Межевой спор», и она пришла мне в голову, когда Гени объяснил мне, как люди из Швица и из монастыря Айнзидельн то и дело затевали между собой спор о том, где кончается чужое владение и начинается своё. Я тогда подумал, что сдвинуть межевой камень так, чтобы никто не заметил, было бы ещё забавнее, чем играть в «Охотника и серну», когда тоже надо подкрадываться и пугать других. Но когда серну убьёшь, игра кончается и нужно начинать новую, тогда как межевой камень можно двигать туда-сюда сколько угодно. Правила я продумал основательно, потому что в игре это главное; без правил будут только склоки. Было бы лучше всего, если бы кто-нибудь их ещё записал, тогда бы Поли не вмешался. У людей есть благоговение к документу, даже если они и не знают, что там в точности написано. У нас в деревне однажды вели спор из-за земли двое крестьян, Риккенбах и Хофштеттен, причём этот спор тянулся ещё от их отцов и дедов, один засеял поле, а потом пришёл другой и снова его перепахал, и так далее. Был и старый документ, с печатью и всё такое, и каждое семейство было уверено, что сможет доказать, что поле принадлежит ему, а не другому. И чтобы дело наконец решилось, Риккенбах и Хофштеттен договорились вместе пойти в Айнзидельн и попросить, чтобы им там зачитали пергамент вслух; каждый был убеждён, что документ подтвердит его правоту. Но их посещение монастыря не положило спору конец, поскольку оказалось, что этот пергамент не имеет никакого отношения ни к полю, ни к Риккенбаху, ни к Хофштеттену. Речь в нём шла – ещё с поколения пращуров – об освобождении от десятины, а семейство, которое там было названо, давно уже вымерло. Так Риккенбах и Хофштеттен и продолжают до сих пор спорить за этот кусок земли.