Похороны куклы - стр. 29

– Сегодня мы обговорим, что именно нас ждет. Чтобы не было никаких сюрпризов. Для начала, у вас, у кого-нибудь, есть вопросы?

– У меня есть, – поспешно отзывается Синтия. – Что, если она передумает?

– Мама…

Анна поворачивается к ней, передвинувшись на жестком деревянном стуле.

Миссис Тернер выдыхает длинную волну дыма. Он начинает опутывать Анну.

– Ну на этот случай предусмотрены меры…

– Я не передумаю, – говорит Анна. – Не передумаю.

Нет, не передумает. Она сказала Льюису, и вышло еще хуже, чем она представляла. Сказала за кофе, сидя на диванчике у окна паба; свет озарял половину лица Льюиса, и название «Роза и Корона» шло задом наперед, потому что было выгравировано на стекле снаружи. Она сказала и увидела, как в костях его лица обустраивается тошное разочарование, и на той стороне, что была в тени, тоже – даже хуже, потому что казалось, что с той стороны что-то прячется. Ее тоже затошнило, желчь по-настоящему подкатила к горлу. Тихое позвякивание стаканов, долетавшее со столика пришедших выпить в обед, вдруг зазвучало словно очень издалека. Какая-то крохотная часть Анны цеплялась за надежду, что лицо Льюиса озарится, что он потянется к ней и скажет: «Не волнуйся, милая, как-нибудь справимся». Но чего она ждала, на самом-то деле? Она взяла и сделала то, что, как все говорят, проделывают девушки с парнями.

– Я помню, резинка порвалась, – были его первые слова.

И было в этих словах что-то мерзкое, в том, что он произнес их вслух, какая-то пошлость. Он так это сказал, словно сам порвался; словно она его на части порвала.

– Ты ведь можешь… я заплачу, – сказал он.

Похоже, все толкали ее на аборт: мать, Льюис, подруга Соня, которая каким-то образом сделала его сама и была готова дать совет – все, кроме того, кто должен был бы, кроме доброго доктора.

– Все нормально. Я все придумала.

Решение пришло к ней прямо здесь, под окном «Розы и Короны».

– Я отдам его на усыновление.

– Я твердо решилась, – повторяет она теперь миссис Тернер. – Выбор сделан.

– Хорошо.

Миссис Тернер откидывается на стуле и гасит сигарету в стеклянной пепельнице на столе.

– Тогда поговорим о процедуре. У вас есть вопросы?

– Да. Можно я дам ребенку имя?

Она поглаживает выпуклость на животе.

Миссис Тернер и Синтия переглядываются. Курение превратило их в заговорщиц; поставило вровень – несмотря на жемчужные сережки миссис Тернер и дорогое на вид верблюжье пальто, висящее на вешалке за дверью.

– Думаешь, это удачная мысль, милая? – мягко спрашивает миссис Тернер, и Синтия издает горловой звук, соглашаясь с нею.

– Я бы хотела, если можно.

Ребенок так быстро растет у нее внутри. У него уже появляется собственная личность. И это Руби, Руби, Руби, Руби.

– Я хочу, чтобы ее звали Руби.

– Драгоценный камень, как мило. – Миссис Тернер любезна; на самом деле она считает это имя немного вульгарным, с отчетливым семитским призвуком. Совершенно не английское.

– Но, с другой стороны, может родиться и не девочка. Определить невозможно.

Она смотрит на двух сидящих перед ней женщин – выглядят они не лучшим образом. И девушка кажется такой юной, миссис Тернер украдкой смотрит в свои бумаги, потому что не может точно вспомнить… семнадцать, восемнадцать. Миссис Тернер вздыхает; до чего только не доводят себя люди, но не может не посочувствовать. Она считает себя кем-то вроде акушерки, принимающей младенцев и отдающей их в новые чудесные дома, обожающим родителям. Спасающей детей из когтей того, что