Поход к двум водопадам - стр. 12
В первом классе нас однажды посадили вместе, правда, тогда Троша еще не научился списывать и в одиночку доводить целый класс. На диктанте я случайно заглянула в его тетрадь: кривыми страшными буквами он старательно выводил слово «ЧЕСЫ».
Я вся сжалась от ужаса, но подсказывать побоялась: учительница внимательно за нами следила.
Вскоре ей понадобилось выйти, и я все-таки решилась, обрадовалась, что уберегу соседа по парте от неминуемой двойки. И быстро зашептала Троше в самое ухо: «„Часы“ через „а“, проверочное слово „час“!»
Троша посмотрел на меня с возмущением и взвизгнул: «Не подглядывай!», огородил тетрадь руками, как оборонительной стеной. «Чесы» он так и не исправил. И столько уверенности было в его голосе, что я смутилась, засомневалась, пригляделась внимательнее к своим «часам». Они вдруг показались мне каким-то странным, незнакомым словом. И я переправила их на «чесы».
Дома я спросила у бабушки, как правильно, и, услышав ответ, до ночи ревела в подушку. В голове то и дело вспыхивали Трошины ужасные каракули и ошибка, заразившая мою пятерочную тетрадь.
Учительница качала головой: «Ну что же ты, Вера, с правильного на неправильное? Зачем ты посмотрела в чужую работу?»
… – Ну что, Вер, готова? – ухмыльнулся Троша и по-партнерски похлопал меня по плечу. Его ладонь была тяжелая и твердая, как у каменной статуи.
Я решила не отвечать. Он положил острые локти, которые часто приставлял к чьей-нибудь шее, на парту и уточнил:
– Ничего же не задавали?
– «Песню о Соколе», – нехотя отозвалась я.
– Понятненько. – Он помолчал и спросил: – О чем там хоть?
– «Рожденный ползать – летать не может», – пробормотала я, чтобы он отвязался.
– Дэ-э-э, опять какая-то муть! – Троша изобразил страдание, схватил меня своими железными клешнями и стал трясти, приговаривая в такт: – Вера! Я замаялся уже!
Мальчишки сзади засмеялись, и Троша, получив дозу одобрения, отпустил меня. Но я знала, что ненадолго.
Наконец появилась Ирина Борисовна. Первые десять минут урока Троша, как всегда, вел себя спокойно: слушал про Горького и героический романтизм, что-то переспрашивал и внимательно кивал. В общем, демонстрировал интерес, чтобы не придирались потом, что он якобы ничего не делает на уроке.
Тем не менее с каждой минутой мне становилось все тревожнее: скоро эта игра ему надоест и он примется за меня.
Решив, что достаточно поучаствовал в изучении поэмы, Троша погрузился в телефон. Замечаний ему уже давно не делали – лишь бы молчал и не срывал урок. Он был как пороховая бочка, которую старались, по возможности, не трогать.
Когда и телефон ему надоел, он нагло выдрал из моей тетради листок и, хихикая, стал что-то корябать. Через минуту скомканная записка тюкнула меня в висок и упала на скрещенные колени. Троша и несколько мальчишек сдавленно хохотнули.
Троша потянулся за запиской:
– Ой, смотри, куда закатилась…
Я быстро схватила комок и зажала в кулаке.
– Читай, – шепнул Троша. – Это я тебе написал.
– Спасибо, не надо.
– Ну давай! – Мерзкая улыбочка дернула его губы.
– Мне неинтересно.
Он как будто обиделся:
– Да ничего там такого нет, вот ты… – И отвернулся.
Я знала, что нельзя поддаваться, это всё три детских завитка у него на лбу и честные голубые глаза, которым всегда удается тебя провести. Но внутри появилась какая-то заноза: а вдруг там и правда ничего такого? Может, он именно сегодня решил побыть нормальным? Ведь бывали такие дни, редко, но все же. И я развернула.