Размер шрифта

Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена - стр. 13

я встал, где буревал дымился, на пологом

озерном берегу: там листья вкруг меня

витали, вялые, шурша в полудремоте,

и ворон реющий дивился позолоте

и злобной пестроте восславленного пня.

И скиф благоговел. Я царствовал жестоко;

но вытянулась тень крестильницы высокой

и занавесила кровавый истукан.

Как прежде, в облаках блистал я и резвился.

Плыл тихо грузный мир. Я богом вновь явился;

сошел – и расцветил коснеющий туман.

Скользнув над хмурыми земными городами,

в стеклянные сердца, висящие рядами

вдоль их расчисленных, излучистых путей,

на выгнутых мостах, в воде прозрачно-черной, —

в те мертвые сердца вложил я, чудотворный,

мечту, сплетенную из сорванных лучей.

Над морем заиграл, как солнце в изумруде,

мой свет сторожевой. Меня призвали люди,

и многому с тех пор людей я научил…

Колеса дали мне: стал всякий путь короче.

Врачует немощных лазурь моя. Рабочий

полунасмешливо мне труд свой поручил.

Вот струны вдоль дорог. Мерцанье звуковое:

чу! Даль-разлучницу обманывая, двое

друг с другом говорят; их слезы, что роса

на розных венчиках, – но верен, безнаветен,

как ветер, я ношу невидимый их цветень, —

весть и ответствие, – чрез горы и леса.

И это все, приметь, лишь прихоть чародея,

влюбленного в звезду! Вращаясь, холодея,

чредою будет мир из света плыть во тьму;

за поколеньями склонятся поколенья;

быть может, я свои умножу проявленья,

иносказательно понятные уму, —

но лик мой будет скрыт. Таюсь, неуязвимый.

Золотоокие мне служат серафимы…

В моем пронзительно-лазоревом раю,

неописуемым огнем переливаясь,

блистая трепетно и радостно свиваясь,

я словно гралица безгранная стою!

И в рай мой снидут все бродившие по склонам

туманным бытия. Над ними, с пышным звоном,

я крылья зыбкие раскину, и тогда

их чувство обоймет полета ликованья, —

как если б дрогнула вся бездна мирозданья

и в бездне каждая запела бы звезда,

как если б действенный, мгновенный трепет некий, —

восторга полнота – продлился бы навеки,

все возрастающий; и в этом ярком сне

им будет грезиться, что где-то в полдень синий

на глади мраморной блаженный блеск павлиний

безмерно ширится, струясь по белизне.

Закончено 9–XII–20.

Кембридж – Груневальд

На севере диком

…cтоит одиноко
На голой вершине сосна.
Лермонтов

Остров мой хмурый стоит, как в пустыне глухая могила.

Жуткая вешняя ночь. Огневые разрывы. Бушует

буря. То мчатся, ликуя, то бьются челом об утесы

грешные волны.

Утром на тихий и пасмурный берег

я по тропе каменистой спустилась. Там я любила

грезить о сказочной встрече. Душу мою затуманить

злобным дыханьем горбунья-судьба еще не успела.

Было семнадцать мне лет. Соленый и сладостный ветер

в губы меня целовал, и я гулкую песню пела:

Посети мой остров темный…

Ты запомнишь день сырой,

два-три ландыша в овраге,

ропот влаги под горой.

Ждать тебя на берег мутный

выйду утром, и вдали —

да восстанут из тумана

великаны – корабли.

Это всё твои подарки:

птицы яркие, цветы,

грозди лалов и жемчужин, —

ты мне нужен, только ты!

Полюби мой остров дивий!

Дай в заливе отдохнуть

кораблям золотозарным

и о царстве позабудь!

Пела, потом приумолкла и шла, окруженная ветром.

Пасмурно, пасмурно было… Одни только лужи светились

на лукоморье унылом… Тяжелые, тусклые волны

после ночного разгула задумались важно, и тучи,

сумрачно-сизые тучи, низко над ними стояли,

Страница 13

На следующую страницу