Подмастерья бога - стр. 46
Заведующий реанимацией быстрым шагом последовал за дребезжащей каталкой по коридору. Глеб на секунду замер, обдумывая его слова, но тут же бросился следом.
– Сергей Петрович, так я готовлю операционную для коронарографии и стентирования?
– Да погоди ты со своей коронарографией! Нам его сначала стабилизировать надо, – и ушёл.
А Глеб стоял, растерянно опустив руки, и с болью в сердце вслушивался в жалобно-дребезжащий звук заднего колеса старой, разболтанной каталки, удаляющейся по коридору. И в голове у него крутилась глупая, ненужная мысль: «Университетская клиника, а каталки древние, доисторические. Неужели нет денег купить новые?»
Пребывать в неведении и ждать, ждать, ждать было слишком тяжело, поэтому Глеб всё-таки принялся за организацию предстоящей операции. Он собрал бригаду, настоял на переносе уже запланированных коронарографий. Другие больные могли немного подождать. А сам минут через сорок пошёл в реанимацию, справиться о состоянии пациента.
В коридоре за дверью с надписью «Реанимация» столкнулся с Сергеем Петровичем.
– Ну как он? – попытался заглянуть в непроницаемые глаза врача.
– Плохо, Глеб… Умер Алексей Иванович. Я как раз шёл сообщить вам об этом. Началась фибрилляция желудочков. Мы ничего не смогли сделать.
У Глеба всё похолодело внутри, а руки сжались в кулаки до боли, так, что побелели суставы.
– Как умер?.. – он не узнал собственный голос. – Вы что, Сергей Петрович?.. Я же операционную уже подготовил. Мы же сразу сделали бы коронарографию и стенты поставили… Как же так?..
Сергей Петрович только тяжело вздохнул, посмотрел на Глеба сочувственно и тронул его за плечо.
– Иди к нему, пока его не увезли в морг, попрощайся, – и легонько подтолкнул к двери в палату.
В просторном помещении, рассчитанном на три койки, было сумрачно. Лампы на потолке не горели, не светились индикаторы ни одного прибора жизнеобеспечения. Только тусклый вечерний свет лился через большое окно с не закрытыми жалюзи. Глеб медленно, преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, словно душа не желала верить в происходящее, подошёл к крайней койке, на которой лежало что-то большое и тёмное, укрытое простыней.
Он остановился у изголовья и замер, не замечая, что кусает губы до крови. В глубине души разрасталась чёрная дыра. Он медленно потянул за краешек простыни…
Лицо Старика было мертвенно бледным и удивительно спокойным, даже умиротворённым. Глеб судорожно вздохнул и поднял взгляд, уставившись в тёмный потолок, не давая пролиться из глаз жгучей влаге. Спустя бесконечно долгую минуту всё-таки сумел совладать с рвущимся из горла то ли стоном, то ли всхлипом, положил руку на холодное, неживое плечо учителя и сдавленно прошептал:
– Простите, Алексей Иванович, простите.
Резким движением вернул простыню на место и быстро вышел из палаты. В коридоре толпились реаниматологи. Несколько пар глаз уставились на него с немым вопросом, но Глеб прошёл мимо, не сказав ни слова.
Весть о смерти профессора порывом злого ветра пронеслась по этажам и коридорам. Когда Глеб вошёл в ординаторскую, там уже собрались все, кто долгие годы работал со Стариком. Лица были застывшие, потрясённые.
Глеб молча подошёл к окну. Внизу расстилался заметённый снегом больничный сквер. Всё было белым: заснеженные кроны деревьев, дорожки, превратившиеся в сугробы скамейки, машины на парковке, одинокие прохожие, торопящиеся пройти через сквер и нырнуть в тепло… Белым, как саван… А в ординаторской повисла такая тишина, что трудно было дышать.