Подмастерья бога - стр. 19
Зойка завизжала и задёргалась, лягаясь ногами и молотя руками по дивану. Но визг и крики глохли в подушке. А её мучитель со смаком, отводя душу раз за разом вытягивал ремень поперёк её бёдер.
«Господи, что я делаю?!» – молнией вспыхнуло в сознании, и Глеб ужаснулся бурлящей в нём ярости. Он судорожно втянул воздух и опустил руку. Сердце пульсировало в висках, дыхание сбилось так, будто он пробежал километровую дистанцию, а не отстегал по заднице нахалку и лгунью.
Почувствовав, что хватка ослабла, Зойка немедленно вывернулась из-под его руки и отскочила в сторону, растрёпанная, взъерошенная, с размазанной по лицу косметикой.
– Псих, садист, мне же больно! – выкрикнула она, прикрывая ладонями ягодицы.
– А отцу твоему, думаешь, не больно, когда ему учительница сообщает о твоих прогулах, или звонят из полиции? Не больно?!
Вдохнув поглубже, чтобы хоть немного успокоиться, он положил ремень на диван и сел сам. Зойка посмотрела расширенными от ужаса глазами на орудие экзекуции и немного попятилась, будто видела не простой кусок кожи, а живую змею.
– Дурак, я же теперь неделю сидеть не смогу! – в голосе её послышались жалобные нотки. Девчонка всхлипнула и размазала ладошкой текущие по щекам слёзы. – Козёл ты, Склифосовский.
– Ты меня достала, Зойка, господи, как же ты меня достала! Я ведь реально хотел тебя убить, чудовище ты маленькое. Руки до сих пор трясутся… – Он вытянул перед собой руки: пальцы мелко дрожали. – Вот что с тобой делать, зараза ты, Зойка?
Глеб поднял на девчонку глаза. Та жалась к подоконнику и всхлипывала.
– А ты убей меня, вообще убей! – выкрикнула Зойка с отчаянием, захлёбываясь слезами. – Я всё равно никому не нужна! Меня всё равно никто не любит! Убей, что б я больше не мучилась. Все тебе только спасибо скажут.
– Господи, что ты несёшь?..
По щекам её чёрными ручьями текли слёзы, от расплывшейся косметики лицо казалось жуткой маской, жуткой и очень несчастной. Глеб вытащил из кармана носовой платок и протянул девчонке. Та зыркнула на него, но платок взяла. И вдруг он каким-то другим зрением увидел перед собой не обнаглевшую от безнаказанности и избалованную девицу, а маленькую, очень одинокую, испуганную и несчастную девочку. Жалость и сострадание сдавили сердце.
– Дурочка ты глупая, Зойка, – произнёс Глеб уже спокойным, даже мягким голосом. – Тебе ли жаловаться! Наверное, нет на свете человека, которого любили бы больше, чем тебя. А ты: «Никому не нужна! Никто не любит»!
– Да что ты обо мне знаешь? – всхлипнула Зойка. – Знаешь, каково это жить с родителями – учёными? Зачем они вообще меня родили, если я им только мешала всю жизнь?! Им надо лекции читать, а я болею и в сад меня не отвести. Им на конгресс международный лететь надо, а я ногу сломала, упав с велосипеда. У них больные, консультации, операции, а я тут со своими проблемами и просьбами. Им же всегда было некогда. Им всегда работа была важней меня. В конце концов они меня бросили на произвол судьбы, на тётю Катю, самой себе предоставили, как только немного подросла. А мама вообще умерла, бросила меня окончательно.
Глеб с нескрываемой жалостью посмотрел на бедную дурочку.
– Ну, что ты несёшь, Зойка? Мама твоя умерла от рака, а не бросила тебя.
– Да я знаю, понимаю головой. А вот тут, – она постучала сжатым кулачком по груди, – всё кричит: «Бросила! Бросила!» И отец с тобой больше времени проводит, чем со мной. Он и тёте Кате говорил, что ты ему как сын. Я своими ушами слышала.