Подглядывающая - стр. 92

Мужчина откашливается.

— «Только для взрослых».

— Громче.

— «Только для взрослых»!

— Вы взрослый? Это не риторический вопрос. Отвечайте.

Сейчас мужчина вряд ли чувствует себя увереннее, чем Валентин в первые минуты на подиуме.

— Взрослый.

— Громче.

— Взрослый!

— Значит, способны принимать решения и отвечать за свой выбор. Вот главное правило сегодняшнего занятия — никаких правил! Особенно тех, что пытается навязать вам преподаватель. Другие условия? — теперь она обращается ко всем. — Кто-нибудь из вас сделал хотя бы один снимок, пока Валентин боролся с собой здесь, на подиуме, пытаясь принять позу. Хотя бы один по-настоящему эмоциональный снимок? Почему? Вам было некомфортно? Это неприлично? Тогда что вы здесь делаете? Это же обнаженная натура. Это уже неприлично! Но вы снимали. Все снимали, — она поднимается на подиум и оказывается выше любого из нас. — Рамки приличия — это в любом случае рамки, какое бы слово ни шло после. Рамки. Границы. Клетка. Клетка, в которой вы заперты. Много ли шедевров вы снимете, сидя в клетке? — она ждет ответа, но никто не произносит ни звука. — Если вы хотели снимать девушку в траве, почему пришли на курсы к ученице одного из самых эпатажных фотографов современности? Вы здесь, потому что хотите восхищать, поражать и вызывать катарсис. Я указала вам путь. Вопрос лишь в том, пойдете ли вы по нему. Хватит ли у вас смелости выйти из клетки. На этом все. Спасибо!

Я замечаю, что Стропилова уже нет, и поскорее направляюсь к выходу: мне бы перевести дух.

— А вы останьтесь, — говорит кому-то Рената. На всякий случай я ускоряю шаг. — Прошу вас, не уходите, девушка в парике.

Я не сразу оборачиваюсь, хотя теперь точно знаю, к кому она обращается.

Рената не смотрит на меня — общается с фотографами. Какое-то время я просто стою и жду. Когда за дверью скрывается последний из них и я уже растягиваю губы в улыбке, из соседней комнаты сначала выглядывает, а затем выходит Валентин.

Он по-прежнему с голым торсом, но уже в джинсах, из которых узкой полосой выглядывает резинка белых трусов. Сейчас его никто не заставляет ходить без майки, так что, возможно, резинка торчит не просто так.

Не обращая на меня внимания, Валентин направляется к Ренате.

Когда нет посторонних — а я, похоже, не считаюсь — Валентин кажется взрослее, увереннее в себе. Он оживает с каждым шагом, все больше распрямляются плечи.

Он останавливается перед Ренатой, сидящей на высоком стуле, так близко, что почти касается ее колен. Скрещивает руки. Распущенные волосы, играющие мышцы, прямая спина — теперь весь его облик должен давить на Ренату, уменьшать ее. Но странное дело, несмотря на физическое превосходство, рядом с ней Валентин все равно кажется цыпленком.

— Зачем Стропилов сделал то фото? Там все убого! — у него резкий хрипловатый мальчишеский голос. — Убогая мебель, убогие шторы и я... — он не сразу решается повторить эпитет. — Я тоже — убогий на этом снимке! А я модель, меня нельзя так снимать!

— Вы прекрасны, Валентин, — Рената по-матерински ему улыбается. Разве что по щеке не треплет.

— Нельзя фотографировать людей в таком виде! — не унимается Валентин. — Я хочу, чтобы он удалил тот снимок.

— Уже удалил, — ласково отвечает ему Рената.

Валентин верит и тотчас же словно немного сдувается. А вот я очень сомневаюсь в порядочности Стропилова.