Подглядывающая - стр. 107

— Т-твои?

— Не все. Здесь самое любимое, — она продолжает листать — торопится найти нужный снимок.

Городские пейзажи сменяются сельскими: чешуя болотистой речушки, песчаный карьер в лесу, будто кусок слоеного торта, туман обвивается вокруг яблони.

На следующем снимке у меня спотыкается сердце.

Лето, поле с волной колосьев, кровавый закат. А на краю кадра обрезанного на три четверти, будто случайно попавший в объектив, юный Эй с широченной улыбкой. Он несет на плечах хохочущую Ренату. Ее волосы, рыжевато-красные в закатном свете, падают на лицо. На носу мелкие, будто иголкой натыканные веснушки. Она такая тонкая, звенящая и счастливая, что я пропускаю несколько фотографий: тот снимок все еще стоит у меня перед глазами.

Рената замирает.

— Вот!

Я склоняюсь над фото. И словно получаю удар под дых. Я не понимаю, что вижу.

Это не снимок, сделанный Ренатой. Это снимок, на котором изображена Рената.

Она, а не Эй, спит на чердаке старого дома. Ее губы, а не губы Эя, мучительно изгибаются во сне. Кошмар словно пожирает ее изнутри. У меня мурашки пробегают по коже только от одной мысли, что Рената чувствовала в тот момент. На этом снимке она совсем другая — уязвимая, растерзанная.

— Сегодня тебе тоже снились кошмары. Смотри! — Рената листает на фотоаппарате снимки, которые сделала утром.

С трудом заставляю себя оторвать взгляд от альбома.

Мы с ней и в самом деле похожи. Тот же свет, поза, цвет волос, выражение лиц — будто с разницей в десять лет нам снился один и тот же кошмар.

Но еще я вижу третье фото — не наяву, а в своей голове. Фото, на котором изображен Эй.

Три похожих снимка.

Один лишний.

— К-к... — от волнения я не могу заставить себя выпихнуть и слово, — к-к-кто… с-сделал этот... с-снимок?

— Один очень талантливый мальчик, — Рената откладывает фотоаппарат. Теперь она снова поглощена фотографией из альбома.

— Р-ребенок? — уточняю я, хотя знаю ответ.

Ощущение такое, будто прямо здесь, в квартире, надвигается гроза. Я еще не вижу ее, не улавливаю, откуда дует ветер, но чувствую — сейчас прорвет.

— Нет, — она усмехается. Проводит пальцем по снимку там, где на светлой коже извивается тонкая серебряная цепочка. Теребит свою — точно такую же. — Просто он намного младше меня. Тогда это было заметно. Теперь уже не так.

Я должна спросить.

Прикрываю глаза. Вдох...

— К-как его звали?

Рената пожимает плечами.

— Когда мы познакомились, все уже называли его Ван Гогом — за то, что однажды он едва не отрезал себе ухо, когда во дворе к нему пристали старшие ребята. После такой выходки они решили, что Ван Гог — псих, и оставили его в покое. Не сказать, что они так уж сильно ошиблись. Ведь талантливые люди все немного не в себе. Чем больше талант, тем сильнее крен. А Ван Гог не просто талантлив. Он гениален.

Рената чуть склоняет голову набок. Ее лицо освещается какой-то внутренней затаенной улыбкой.

— У меня никогда не получалось видеть то, что видел он. Сегодня утром я сняла тебя в том же ракурсе, почти в том же свете, но теперь, когда снова увидела этот снимок в альбоме, мое фото кажется подделкой.

Я чувствую, как кровь отливает от лица.

Картинка перед глазами на мгновение мутнеет.

— Я тоже неплохо снимаю. Но он творит магию — при этом используя ту же волшебную палочку, что и я. Не знаю, как ему это удается. Вот сейчас я смотрю на снимок и чувствую восхищенный трепет в груди. А ведь когда-то это фото разрушило мне жизнь. Видишь, на нем мои плечи открыты — легко представить, что я и обнажена, хотя это не так. Знаешь, я выросла в семье очень строгих правил, богатой, имеющей власть. Меня готовили к покорению мира. А это фото без моего ведома стало главным экспонатом выставки. На следующий день его напечатали на первой полосе еженедельника... В общем, реакция на снимок моих родственников была такой, что я бросила все и сбежала.