Подари мне ракушку каури. Рассказы и миниатюры - стр. 31
Анна Аркадьевна почти полностью потеряла зрение. К нам ехать не хотела. Мы решили во время нашего отпуска уговорить ее. Летом она жила на даче с приятельницей. Из аэропорта мы сразу направились туда. Возле большого куста сирени в кресле сидела Анна Аркадьевна, а рядом… мой папа, мой постаревший папа. Он читал ей книгу, держа ее руку в своей. Мы остановились… Боялись помешать…
Так они и стали жить вместе.
Первым ушел папа. Она без него оставалась всего семь дней.
Прощаясь с Лилией, я отдаю ей два стихотворения Льва Иосифовича, которые он написал Анне Аркадьевне. Они лежали между страниц тех книг, которые она мне подарила. Там же было и письмо, которое я помню наизусть. Оно тоже теперь будет храниться у их детей.
Я ехала в аэропорт Кеннеди. Лил дождь. Мокрый ноябрь. Душно – я открыла окно. Капли дождя проникли в салон автомобиля. По моему лицу полились его струйки, когда я шептала строки из письма Льва Иосифовича:
«Когда я распускаю твои локоны, я вдыхаю солнце. Когда я касаюсь губами твоей щеки, я понимаю, что такое нежность.
Прижимаясь к тебе, я растворяюсь в тебе, и мне хочется ласкать тебя каждую минуту. Твоя невесомость чарует меня. Твоя чувственность возносит в иное измерение…
Ты сделала выбор. А мне предлагаешь до конца исполнить свой долг. «Мы не можем, – говоришь ты. – Мы не можем превратить красоту наших отношений в страдания тех, кто тоже любит. Мы не можем предать наши понятия о высоте любви. Ведь она есть, эта высота? Помнишь слова Толстого: «…чувство любви влечет к тому, чтобы отдать свое существование на пользу других существ».
Да, Аннушка, есть высота и есть чувство долга. Но как жить без тебя, которая одним взглядом очищает пространство и наполняет его трепещущей музыкой любви? Как жить без твоей нежности?
Позови меня, когда придет время…»
Прощай…
Вчера явилось обманчивое тепло, растопив снега, как печали. Но ночная стужа превратила дневную капель в ледяные гранулы, и они хрустят под ногами, как соль.
Помнишь ту февральскую метель? Ветер выбивает слезы, и они пытаются превратиться в льдинки. Но детские щеки горячи, и слезинки скатываются, как росинки с цветка. Солнце оранжево улыбается. Снег серебрится тонкими драгоценными пластинками.
Ты перелезаешь к нам через забор, и дедушка произносит: «Жаних пришел». Я вопросительно смотрю на него, но он уже спрятал улыбку в усах.
Папа с дедушкой распиливают толстый сук, что отломился от дерева. Звенит пила, извивается ее серебристое, как у большой рыбы, тело.
Мы рассматриваем на твоей варежке снежинки. Нет одинаковых – как нет одинаковых жизней.
Бабушка выносит запеченную в печи тыкву. Пар от нее поднимается струйками, а с ними – аромат. Ослепительный снег и яркая тыква…
Бабушка звонко смеется, я изумленно смотрю на нее. Почему она не ждет, пока мы войдем в дом? И какой у нее звонкий колокольчатый смех!
Теперь понимаю: она испытывала в тот день те же чувства, что и я: восхищение белоснежьем и счастье жизни. Моя казавшаяся старой бабушка была девочкой. На душе не видны морщинки – она всегда юная. Это мы торопим старость, приклеиваем ярлыки, твердим, что с возрастом ничего прекрасного не происходит. И душа послушно замолкает, огонь гаснет, радость улетает…
Танцует белесый пар из трубы сказочно-рождественского дома в белом пуху. Вздрогнула последний раз пила и замолкла. Но пространство не молчит.