Поцелуи под омелой - стр. 17
– Не хотите приготовить глинтвейн?
Выстрел в небо, но точно в цель. Омела – символ Рождества. Католики очень ее любили, множество традиций и мифов связано с довольно безобидным растением-паразитом. Мое предложение зажгло не просто интерес, оно вызвало поистине детский восторг в темных зрачках Ивана Петровича.
Однако плечи Штерна вдруг поникли после непродолжительной мыслительной работы.
– У меня нет апельсинов и специй, – вздохнул он. – Давненько не варил себе этот напиток. Обычно его делала Мариночка, но когда ее не стало…
Иван Петрович осекся, а я с улыбкой крокодила повернулась к Рудольфу и пропела:
– Ну ничего, мы с Рудиком все организуем. Да? Сбегает до магазина и поможет мне с готовкой?
Морозов скривился и содрогнулся.
– А нельзя ли заказать? – обреченно спросил он, поняв, что у нас уже планы.
– Разве магазинный напиток сравнится с домашним?! – возмутился Иван Петрович, воодушевленный идеей, и зашагал на кухню. – Вы, молодой человек, многое упускаете.
Едва Штерн скрылся, Рудольф пробурчал:
– Да уж куда там.
– Рудольфик, – злорадно хохотнула я, – будь проще, здесь все свои. Когда-нибудь твои копытца потеряют девственность. Все-таки они существуют не только для переключения роликов на канале и ношения карманного зеркальца для самолюбования.
– Есть же приложения для заказа! – заныл олень. – Принесут, помоют, почистят, сварят – бинго!
– Движение – жизнь, Руди.
– Ты хочешь от меня избавиться и получить контракт.
– Конечно. Не собираюсь терять работу из-за заморочек одного мастера.
Бросаясь колкостями, мы дошли до прихожей, где у небольшой тумбочки притаились модные ботинки Морозова. Взрослые люди, ответственные, деловые – а ситуация, в общем-то, комичная. Работа превращалась в фарс, и никто этому не препятствовал.
– Надеюсь, ты умеешь мыть окна, – заметил между делом Рудольф. Он сунул ноги в ботинки, завязал шнурки, надел пальто и обмотал шею шарфом.
– Зачем? – я склонила голову к плечу, не понимая, какое отношение окна имеют к разговору о магазине.
– Когда тебя уволят за проваленный контракт, возьму уборщицей, – он послал воздушный поцелуй и выскочил на лестничную клетку под мое звериное рычание.
Убью или покалечу! Меня затрясло от бешенства. Хотя всего минуту назад я была совершенно спокойна.
– Обойдешься, олень! – гаркнула я.
– Я тоже себя люблю, Сахарочек!
Оставшиеся полчаса-час до прихода Рудольфа я посвятила знакомству с мастером Штерном и его привычками.
Оказалось, что у старика их довольно много: ранний подъем, зарядка, затем пересчет хрустальных игрушек. Своеобразный ритуал проверки на сколы и повреждения. Когда у какого-нибудь слоника отломился хобот, Иван Петрович записывал в специальную тетрадь степень повреждения. Напротив столбца с названием игрушки. По мере свободного времени занимался реставрационными работами.
Даже имена у поделок были поэтическими: «Влюбленные лебеди», «Яблоки на снегу», «Малиновая пустошь». У обычной вазы, пусть и очень вычурной! Меня столь трепетное отношение к поделкам немного обескуражило, поскольку Иван Петрович говорил о них, как о живых людях. Для мастера стекло получалось чем-то сродни ребенку.
Если каждую минуту в прошлом Иван Петрович посвящал игрушкам столько внимания, совсем неудивительно, что дочь выросла эгоисткой. По словам Штерна, Людмилу он видел исключительно по праздникам и то недолго. Проведя большую часть жизни либо на стекольном заводе, либо в гараже с инструментами, сложно уделять достаточно внимания семье.