Побежденный. Барселона, 1714 - стр. 61
, – мой голос прозвучал как никогда нежно и уважительно, – я рассказал вам обо всем, чему меня научили в Базоше.
После этих слов Вобан сдался и прикрыл глаза рукой.
– Нет, не обо всем. Вы ничего не поняли. Достаточно. – Он тяжело дышал, не глядя на меня. – По совести говоря, я не могу подтвердить вашу оценку. И поверьте, очень об этом сожалею. Вы должны будете найти себе другого учителя, лучше меня. Я вас подвел. – И тут он вынес свой приговор: – Вы не сдали экзамен.
Мне показалось, что смерть настигла меня, а не его. Он приподнял было руку, но она тут же тяжело упала на простыню.
– Теперь я должен принять гостью, которая не желает больше ждать.
Когда я вышел из комнаты, мое лицо было белее мела. Братья Дюкруа сразу поняли, в чем беда, и отвели меня в сторону, прикрывая от стаи стервятников, наполнявшей зал. Мне было трудно говорить. Я в отчаянии закатал рукав:
– Мой пятый Знак. Я буду носить его на руке, но он мне не принадлежит. Кто теперь подтвердит мне его? Кто?
И пока они почти волоком выводили меня из зала, я скулил, как собачонка, которой только что задали хорошую трепку.
– Но какое слово хотел услышать маркиз? – повторял я, рыдая. – Какое слово?
Я приехал в Париж, чтобы сдать самый важный экзамен в своей жизни, но получил урок, столь же горький, сколь ненужный: когда даже те, кто тебя любит, молчат, это означает, что все потеряно. Я понял это, ибо братья Дюкруа только тяжело вздыхали и в качестве единственного утешения просто спрятали меня от всех в самой дальней комнате этого дома, который посетила смерть.
Себастьен ле Претр де Вобан умер 5 марта 1707 года. В голове моей сохранилось туманное и сумбурное воспоминание о траурных церемониях и похоронах маркиза. «Вы не сдали экзамен».
Я был последним созданием Базоша и, если вы позволите мне такую смелость, самым совершенным. Два года дисциплины и суровых будней преобразили меня, и в последние дни дрессировки выполнение любой задачи казалось мне делом нетрудным. Константинополь осаждали двадцать пять раз, – так вот, я был уверен, что смог бы защитить город от всех двадцати пяти армий одновременно. Или же взять эту крепость, если бы служил другому хозяину. Для этого мне понадобилось бы только пятнадцать дней, чтобы создать три параллели. А теперь меня сровняли с землей. Несданный экзамен обрекал меня на прижизненное пребывание в лимбе. «Одно-единственное слово». Но какое? Приговор маркиза превратил меня в урода, в жалкий зародыш единорога, которому не суждено было превратиться в волшебное животное.
Одним из многочисленных посетителей, которые явились отдать последние почести маркизу, был Антуан Бардоненш, тот самый пехотный капитан, с которым мы с Жанной и ее сестрой некогда веселились, играя в жмурки на берегу ручейка или в коридорах Базоша. Я еще сидел на лавке в одном из переходов, упершись локтями в колени и судорожно сжимая пальцы, – в моей голове не осталось ни одной мысли, ее заполняла только жестокая боль – и в этот момент ко мне приблизился Бардоненш. Он был все так же строен, и ослепительно-белый мундир подчеркивал его фигуру.
– Вы предаетесь меланхолии, мой друг, – сказал он с обычной живостью, словно не думал о похоронах. – Мне говорили, что вы подумываете о своем будущем и о том, куда с толком приложить силы.