Побежденный. Барселона, 1714 - стр. 56
Целых два дня к маркизу никто не осмеливался подойти; он был так мрачен, что даже не появлялся в столовой.
Вобан воплощал в себе невероятный парадокс. Если я недавно говорил с пренебрежением о тех, кто отрицает воинское искусство, мои слова следует понимать: исходя из теории Вобана. Ибо что есть война? Вывалившиеся из распоротого живота кишки, мародерство и разрушение. Парадокс состоял в том, что, по теории Базоша, военное искусство, развитое до полного своего совершенства, делало войну ненужной. Таким образом, это была наука, конечной целью которой являлось самоуничтожение!
В отличие от Монстра, которому служил Вобан, сам маркиз не испытывал жажду экспансии. Причиной тому были, если хотите, мелочность и чрезвычайно высокое мнение о клочке земли, на котором ему довелось родиться. Вобан считал Францию не просто хорошей страной, а страной превосходной. А коли так, зачем стремиться к расширению владений? Все свои силы маркиз посвятил защите географических рубежей, доставшихся нации в наследство от предков. Он укреплял границы, создавая крепости столь совершенные, что любое нападение было обречено на провал, еще не начавшись. Ему принадлежала идея pré carré, «квадратного луга»[35] – так эти лягушатники прозвали свою вонючую деревню; Франция должна была превратиться в единый вечный монолит с четко очерченными границами и твердо стоять веками. Мирную жизнь ничто не должно было нарушать. Под оболочкой гения инженерного искусства скрывалась буржуазная ментальность приспособленца или даже, если позволите, простая близорукость. Вобан усовершенствовал Вегеция: Si vis pacem para castrum (Хочешь мира – воздвигай крепости)[36]. Если можно заставить врага отказаться от своих намерений, зачем воевать? Конец всех конфликтов.
Вобан плохо кончил. Он во многом был ярым консерватором в стране, охваченной модной лихорадкой борьбы за власть над миром, но в некоторых вопросах являлся сторонником слишком смелых преобразований. В своих трудах он выступал за свободу веры и мысли, когда в стране воцарилась тирания, стремившаяся свести личность к нулю и требовавшая от людей беспрекословного подчинения власти. Маркиз предлагал заменить потомственную аристократию новоявленной, которая получала бы титулы за личные заслуги. И призывал к этому в условиях абсолютной монархии, подобной которой мир не видывал со времен Дария в Персии! Министры Монстра не видели в нем опасности, потому что Вобан критиковал не монарха, а его двор. Им двигал не революционный дух, а разум: по его подсчетам, из двадцати четырех французов только один обрабатывал землю, следовательно, двадцать три других кормились плодами его труда.
Маркиза оттеснили со сцены, как выжившего из ума старика. Если бы не его почтенный возраст и былые заслуги, вероятно, он бы не избежал преследований. Старомодные представления о верности не позволяли ему поднять руку на своего короля. Напротив, маркиз готов был тысячу раз умереть за него, хотя не принимал королевских амбиций, решений и ошибок. Вобан был столь наивен, что воображал, будто политика такова, какой представляется обществу. Логика его рассуждений отличалась математической точностью, а потому не признавала никаких отклонений. Бедняга так никогда до конца и не понял, что людьми движет огромное количество взаимозависимых, непредсказуемых и тайных побуждений, в большинстве своем злокозненных.