Побежденный. Барселона, 1714 - стр. 32
Этот маневр всегда приносил мне ни с чем не сравнимую боль и внушал двойственные чувства, не поддающиеся описанию. Горожане готовятся защищать свои родные очаги, и с чего же они начинают? Приносят в жертву самое красивое сооружение, которое раньше выставляли напоказ.
Город, который вот-вот будет осажден врагом, похож на разворошенный муравейник. Annibal ad portas![20] Набатный звон церковных колоколов предупреждает об опасности, крестьяне с окрестных хуторов спешат укрыться со своими семьями за стенами и гонят перед собой скотину. Гарнизон бегом занимает свои позиции, и вот уже солдатам раздаются боеприпасы, орудия расчехляются, а пороховые склады надежно прикрываются.
Но даже среди лихорадочной суеты и страшного шума, когда дежурный офицер кричит людям, которые оказались поблизости, чтобы они скорее расходились, потому что échaguette вот-вот взлетит на воздух, всегда без исключения, говорю вам, всегда, повторяется одна и та же сцена: все замирают. Остекленелые взгляды прикованы к вышке, воцаряется такая тишина, что слышно, как горит, потрескивая, фитиль. И наконец – бум! Взрыв – граница между мирным существованием и войной. Этот «бум» для осады – что Книга Бытия для Библии. Мы, Отмеченные (и, благодаря зануде Вальтрауд, вы очень скоро узнаете, кому дается это звание), не могли испытывать те же чувства, что обычные люди. Я ненавидел тот миг, когда échaguette разлеталась на тысячу осколков, и в то же время странным манером наслаждался, предвкушая будущие страдания.
Главное заблуждение моих учителей в Базоше заключалось в следующем: они верили, что задачи военных маганонов можно было облагородить и даже более того – вознести до священных высот гражданского искусства. По мнению Вобана, улучшенная техническая сторона военных действий могла позволить сохранить множество жизней. Сегодня, когда прошло столько лет и столько людей полегло на полях кровавых сражений, эта наивная мысль кажется нам безнравственной. Но маркиз верил в это, искренне верил. А потому я снимаю с него всякую ответственность.
В конце этой прогулки, закончив рассказ об истории Византии, Вобан задал мне вопрос. Мы гуляли в окрестностях Базоша, справа и слева от тропинки расстилались влажные от прошедшего дождя поля, вокруг не было ни одной живой души. Во́роны каркали над нашими головами. Вобан остановился.
– Ну а вы, – спросил он меня, – на чью сторону в этой бесконечной битве встанете вы: орудия или бастиона?
– Не знаю, monseigneur. – Его вопрос застал меня врасплох. Но, немного поколебавшись, я все-таки ответил: – Наверное, я буду с теми, на чьей стороне справедливость.
Маркиз взял меня за правую руку, повернул ее ладонью вверх, точно собирался прочесть мою судьбу, и закатал мне рукав.
– Скажите Дюкруа, чтобы они проставили вам первый Знак.
На предыдущих страницах я попытался кратко изложить уроки Вобана, но не думайте, что он разъяснил мне свою теорию за время одной-единственной прогулки. На самом деле маркиз не раз говорил со мной, навещал меня в классной комнате или вызывал в свой кабинет, когда у него выдавалась свободная минута или ему хотелось порассуждать на ту или иную тему. Несмотря на это, основное бремя моего обучения по-прежнему лежало на братьях Дюкруа. Они писали черновик, а Вобан доводил текст до совершенства.