Победный день - стр. 16
«О ночное воющее небо,
дрожь земли, обвал невдалеке,
бедный ленинградский ломтик хлеба —
он почти не весит на руке…»5
Глава пятая
Мама умерла внезапно. Мама Зина, превратившаяся почти в скелет, находила доброе слово для своих детей, выглядевших ничуть не лучше. И вот её не стало. Женщина не просыпалась, как Маша ни старалась её разбудить, понимая уже…
– Мама! Мама! – закричала Маша, к которой кинулся от станка Гриша и вскинувшаяся Надя.
– Машенька, не надо… – мальчик утешать не умел, он просто обнял свою девочку.
За прошедшие месяцы Гриша и Маша стали очень близкими душевно. Физически-то они с первых дней спали рядышком, так было просто теплее. Но вот душевно, несмотря на голод, для Гриши всей жизнью, её смыслом – стала Маша. Некоторые родители так относились к своим детям, как мальчик относился к девочке и, разумеется, это не могло оставить её безучастной.
– Идите, дети, мы отвезём, – глухо произнёс мастер, отлично понимая, что этих троих теперь надо поддерживать, – они лишились самого важного человека в жизни.
– Спасибо… – прошептала Надя, чувствуя горе младших.
Осознать, что мамы больше нет, девушка не могла. Теперь мам Зину увозили на Охтинское кладбище, куда, наверное, однажды увезут и их. Для Маши это оказалось ударом намного более тяжёлым, чем даже для Нади, что было заметно. Но постепенно всё возвращалось… Голод, холод, яростный голос Ленинградского радио и Гриша, отдававший Маше почти весь свой хлеб. Надежда поражалась: как жил мальчик? За счёт чего? Но он жил, жил, согревая девочку и давая какую-то уверенность и ей самой.
Едва стоя за станком, качаясь от голода и от усталости, Самойловы вытачивали болванки снарядов, надеясь на то, что рано или поздно Блокада закончится. Придут наши, прогнавшие уже немца от столицы, и будет много хлеба. Маша будто бы забыла всю историю, которой их учили в далёкой уже бывшей жизни. Оставалась только надежда. Слушая Ленинградское радио, желая отомстить фашистам за всё, что они натворили: за детские маленькие тела, за бомбы, падающие с неба, за… за всё, они работали. Выстаивая смены, вытачивая такие нужные фронту снаряды, трое постепенно становившихся дороже друг другу людей приближали Победу.
На фоне трупов на улицах, исчезновения эмоций, постоянной усталости и голода, они чувствовали всё более тесную связь друг с другом. Надя любила слушать сказки про «будущее», в чём-то страшные, в чём-то немыслимые. Гриша же знал, что должен сделать даже невозможное для того, чтобы Маша и Надя жили, и втихомолку отдавал часть своего хлеба девочке, отлично понимавшей, откуда берётся тот хлеб, но… Маша не могла найти в себе силы отказаться от дополнительного кусочка, чувствуя Гришу почти родным, – ведь он её спасал. Надя тоже видела это, но ничего сделать не могла – мальчик был упрямым.
«…О том, чтоб не прощала, не щадила,
чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,
ко мне взывает братская могила
на охтинском, на правом берегу»6
И будто вторя злым, яростным строкам Ольги Берггольц, Маша и Гриша точили снаряды, буквально представляя, как они будут рвать тела проклятых фашистов. Просто на куски будут рвать, за всех! Но даже на ненависть сил не хватало, усталость всё нарастала. Маша понимала – рано или поздно она упадёт у станка, как Ритка из второго цеха, и её увезут на саночках в последний путь. Сожаления не было. Ничего не было, только снаряды, завод, хлеб и воздушные тревоги. И Гриша. Гриша, отдававший ей свой хлеб.