По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья - стр. 73
– Я не буду возводить черную напраслину на моих былых правителей, давно почивших, ушедших к Богу, – выдохнул Кехсэй-Сабарах. – Сроду таким пороком не страдал, а уж на старости лет и вовсе постыдно в него впадать… Им, моим владыкам, я немало принес побед, а правители противных сторон терпели от меня пагубу, их роды – несчастья и разрушения. Сколько, бывало, стад и табунов гнал впереди себя после войн, а за мною тянулись целые обозы добра и сокровищ. Но все это растаяло, как снег, и ушло сквозь пальцы дождевой водой. И что особенно горько: ни единого слова благодарности! Напротив, мне всегда в укор ставили: мол, вот там-то ты мог взять и побольше, а там-то по пути часть взятого растерял… Вы, гур хан, всего лишь второй человек, который оценил мои заслуги.
– Вот как! Ну а кто же был первым, хотелось бы узнать?
– Даже и ответить непросто, с трудом уже и самому-то в них не верится… Ответ мой может показаться хвастовством, присказкой ради красного словца…
– И все-таки – кто же он, тот первый?
– Чингисхан.
– Я так и думал! Неспроста же он прослыл величайшим правителем, дальновидным, проницательным и мудрым! – И гур хан печально вздохнул. – Но как ему все же удалось собрать вокруг себя воедино столько выдающихся воинов, один другого блистательней, как? Что ты мыслишь на сей счет?
– Повелитель, вы спросили меня о том, что выше моего понимания, выше ума человека, умеющего лишь воевать, – сказал Кехсэй. – Большинство из этих знаменитых мужей-боотуров я видел своими глазами. И одно могу сказать: даже обликами и повадками своими они чем-то отличаются от обычных людей.
– А чем именно? В чем их несходство с прочими?
– Да тут и слов мне не сыскать для ответа, однако разница велика.
– И мои люди тоже замечали эту разницу. Говорят, что даже простые нукеры у них какие-то особенные. А в чем состоят эти особенности – никто не мог объяснить.
– Разве что одну особенность можно определить словами. Это их, безусловно, высокие и чистые нравы. Каким бы огромным ни было войско, ни криков, ни ругани в его рядах было не услыхать. Все сплочены, все спокойны, и ни жадность, ни коварство, ни подлость не гнездятся в их душах.
– Трудно поверить в такое… Хотя свидетельствовали же древние мудрецы, что молодой, растущий народ, у которого впереди – славное грядущее, обычно очень крепок и чист как плотью, так и духом.
– А мы что, выходит, свой расцвет пережили и теперь катимся вниз? – спросил Кехсэй-Сабарах.
– Вопрос твой непраздный, есть у него почва… Все юное, что идет в рост, всегда полно сил и здоровья, а то, что дряхлеет, становится сосудом, полным хворей, старых ран, нередко и гниющих, и всяческих прочих слабостей – такова природа старости. Никто не ведает, как жизнь пойдет дальше… – Гур хан вздохнул: этот больной предмет разговора давно уже стал для него источником постоянных печалей. – Я с трепетом смотрю на то, как загнивают нравы в моем народе, как слабеют его духовные устои, как люди мечутся по жизни, не находя себе места…
– Не верю своим ушам, повелитель: ваш народ вполне благополучен, это видно по всему. А о дурном нельзя думать, это грех… И нет в окружающем мире никого, равного вам, гур хан, по величию.
– Теперь все это ушло в прошлое… А грядущего я жду с тревогой. Вот совсем недавно племена уйгуров и харалыков, издревле верные нашей державе, объявили, что отделяются от нас и уходят под власть Чингисхана. К западу от нас день ото дня набирается сил Мухаммет… – Гур хан умолк, сидя с закрытыми глазами, затем повернулся к собеседнику. – Вот что скажу тебе. От Чингисхана вам теперь ничего доброго ждать не придется. Мухаммет далеко, и если даже вы пойдете под его руку, вряд ли он встретит вас с распростертыми объятиями, предложит свое гостеприимство… Вот и получается, что от привязи с нами вам не уйти. Так?