По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья - стр. 66
– Ладно, успокойтесь! Мы собрались здесь не для ссор и пререканий, а для доброго совета, – попытался утихомирить спорящих Мухулай, поняв, что обстановка накаляется не в пользу совещания. – Давайте говорить спокойней, от нас ждут только мудрых решений.
– В таком случае советуйтесь без меня! Я не умею разговаривать спокойно с такими истуканами, как Боорчу, который думает лишь о рубке голов, и уговаривать его не хочу!..
Толстый и обычно неповоротливый, Соргон-Сура вскочил в гневе и с несвойственной ему быстротою направился к выходу, но Мухулаю с Джэлмэ все же удалось остановить его, уговорить остаться.
В сурте воцарилась на какое-то время тишина. Большинство с надеждой оглядывались на Хана, все еще молча сидевшего в стороне, но тот лишь очень внимательно рассматривал стрелы, которые принес с собой, и неспешно подтачивал их.
Боорчу, прикашлянув в кулак, медленно поднялся с места.
– Что поделаешь, хоть и прослыл я здесь головорезом, но придется все ж уточнить свое мнение, разъяснить кое-что. Все кажется простым только на первый взгляд: чем больше, дескать, союзников, тем лучше… На самом же деле, если вдуматься, попытаться разобраться да подсчитать, все оказывается не совсем так. Да и сам-то человек всегда с двойным-тройным дном, с потайной стороной и подкладкой…
– Вот оно как! Оказывается, мы жалеем людей по причине своей ограниченности, неспособности понять все премудрости! – Старый Соргон-Сура все еще ерепенился. – Вон как вывернул: будто среди нас нет никого, кто бы так хорошо понимал обратную сторону всякого дела. Словами вывернул, на деле этого не умея! А насколько я знаю, мало кто из тойонов сравнится с Боорчу по своей грубости, нежеланью думать, а только идти напролом, крушить, растаптывать, разрубать все непонятное ему…
– Ладно-ладно. – Привыкший к вечным придиркам старика и, видимо, не обижаясь, Боорчу отмахнулся от него, словно от назойливого комара, и продолжал: – Помните, сколько раз мы прощали, надеясь на лучшее, меркитов?
– Помним…
– И чем снисходительнее мы были к ним, чем больше добра делали, тем непримиримее они становились, помните? Сколько лучших людей мы принесли в жертву тогда, потеряли в борьбе с ними? Разве не так?
– Так…
– И я тоже виноват в этом, я тоже, как вот эти старики, постоянно защищал меркитов. Странно, но тогда только один старик Усун твердил: «Нельзя образумить человеческими речами людей с таким неисправимым нравом. Никакими уговорами их не убедишь, не заставишь разжать челюсти на твоей руке или горле. Так что, пока еще не поздно, отделите их от себя, прогоните…» В те времена это было воспринято как жестокие и пустые, ничем не обоснованные слова, никто их не услышал. Но теперь-то я понимаю, что тогда стоило бы послушать старого мудреца.
– Да ведь часть меркитов все равно надежно вошла в наши ряды…
– А то, что они несговорчивые, никто и не отрицает. Зато, если их убедить, нет нукеров более стойких.
– А вы посчитали, сколько наших людей стали жертвами почти десяти меркитских восстаний, всякий раз неожиданных, в самое нежелательное для нас время? И прибыль, и потери от них, наверное, равны… Считаю, мы мало что выиграли от того, что присоединили в себе меркитов… – Боорчу сел обратно, не глядя ни на кого, всем своим видом показывая, что убежден в своей правоте. – А скорее проиграли.