По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья - стр. 31
В сурте наступила тишина. Тойоны, каждый из которых считал себя большим человеком, не чета какому-то там старику-бродяге из угасшего племени, с обидой восприняли эти слова. Но все они молча опустили глаза.
– А что делать с этим слугой, переодевшимся в одежды Хана? – Гур хан указал в сторону джасабыла, и без того отупевшего от стыда. – Тот, кто проник в мои покои под видом другого человека, может покинуть их только без головы.
Молчавшие до сих пор тюсюмялы зашептались одобрительно, зашумели, будто обрадовались этому странному объявлению.
Кучулук шагнул вперед.
– Великий гур хан! Если вы признали меня Ханом, то мой джасабыл оделся в эти одежды по велению Хана. Так виноват во всем я. Признаю свою ошибку, допущенную не по злому умыслу, а по молодости и глупости. И нижайше прошу, усмирите свой гнев, проявите милость. – Теперь Кучулук упал на колено и низко склонил голову. – Я преклоняюсь перед вашим высоким именем и благодарю за великодушие ваше! Пусть я сегодня сирота бесприютный, но даст Господь Бог Христос сил, вдесятеро отплачу за добро ваше!
– Хороший ответ. Первое испытание ты прошел: не оставил друга, пусть он всего лишь твой слуга. Мои люди соорудят для вас стан, достойный твоего ханского звания.
Вот так за столь короткое время в покоях Великого Хана Кучулук несколько раз попадал из огня да в полымя.
Он возвращался в сурт, куда определили его с товарищами на постой, молча. Хорошо было на душе. Даже чуток слишком. Все-таки получить поддержку самого гур хана, которая означала признание и подтверждение его высокого звания, – это многого стоит! Кучулук думал о том, как он оправдает доверие, будет истово служить, и видел себя на белом коне впереди большого войска. Шедшие следом за ним друзья также за всю дорогу не обронили ни слова, видимо, разделяя его чувства. И лишь когда вошли в сурт, Кучулук с удивлением обнаружил, что у верных его товарищей понурый вид.
Джасабыл снял с себя ханское одеяние, из-за которых чуть не поплатился головой, переоделся в свои привычные боевые доспехи, и только тогда облегченно вздохнул, тотчас упав перед своим Ханом на колено:
– Кучулук-Хан, пока жив, буду благодарен тебе за то, что спас меня, заслонив собой!
– Не говори ерунды! – отрезал Кучулук. – Нас осталось так мало, что если не будем беречь друг друга, защищать, а уж тем более будем предавать, подставлять друг друга, то все перестанет иметь какой-либо смысл! А не будет нас, перестанет существовать великий народ. А пока мы есть, пока мы вместе – найманы живы, и у них есть будущее!
Кучулук улыбнулся, чуть застыдившись своей пафосной речи.
– Ладно, – добавил он просто, – иди, лучше поесть добудь. Мы должны есть хорошо.
Джасабыл опрометью бросился исполнять поручение.
Кехсэй-Сабарах, глядя на молодых друзей, щурил благодушно глаза. Однако так ничего и не сказал, оставшись наедине с Ханом. Оба сидели неподвижно, глядя в разные стороны, одинаково прислушиваясь к чему-то, пронзительно гудящему в душе каждого из них.
Кучулук-Хан с удивлением обнаружил, что ломит кости и горячо жжет в груди. Немудрено: в свои семнадцать лет он столько отведал горького и сладкого, пережил взлеты и падения, большой чаркой хлебал беды и радости, прошел-проехал такие расстояния и встретил на пути своем столько народов, что другому человеку вдоволь хватило бы на три жизни! Чудом вырывался из цепких когтей смерти, оказываясь зажатым в кольце врага; не раз обдавала леденящим холодом пролетевшая на волосок от него шальная стрела; грозное острие копья скользило по его виску. Страшно бывало – мурашки бегали по спине! Но такого чувства опасности не было! Там требовались смелость, смекалка, быстрота! А здесь… думать надо и думать. Как говорится, держать ухо востро.