По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья - стр. 28
Тем не менее иноземных гостей продержали перед вратами, ведущими в покои Великого Хана, время, за которое можно сварить баранину. И пока джасабыл «Кучулук» важно прохаживался туда-сюда под чужими взглядами, настоящий Кучулук внимательно наблюдал за поведением тюсюмялов, которые входили к гур хану, издали начав отбивать поклоны, и выходили, пятясь спиной и все кланяясь до земли. Судя по всему, кидани далеко отошли от своих исконных простых, бесхитростных обрядов и близко приняли обычаи и традиции страны западных сартелов.
Сначала тюсюмялы немного поспорили между собой: вползать ли гостям на коленях или все же Кучулуку, как преемнику древнего ханского престола большого народа, а значит, избраннику небес можно войти во весь рост и, склонив голову, опуститься перед гур ханом на колено.
– Сам ничего не спрашивай, – строго предупредил один тюсюмял переодетого в Хана джасабыла.
– Ничего не проси! – грозно добавил другой.
– Ты можешь лишь давать подробный ответ на вопросы гур хана! – учил третий.
– Как только гур хан даст знать, что разговор окончен, тут же оба должны выйти, пятясь назад. И ни в коем случае не поворачивайтесь к нему спиной!
На это «Кучулук-Хан» ничего не ответил, только смотрел угрюмо исподлобья. А вот «джасабыл» вдруг гонористо стал напоминать про знатность и родовитость «своего» хана, но Кехсэй Сабарах незаметным и весьма ощутимым тычком в бок осадил его велеречивый порыв.
Становилось ясно, что старик был прав, но теперь уже ничего нельзя было исправить, и оставалось лишь продолжать легкомысленно затеянную глупость, за которую и впрямь могли отправить на плаху.
Найманы были оглушены и поражены необыкновенно торжественной обстановкой, какой им не приходилось видеть даже в прежние победные времена. Чего тут только ни было!
От золота и драгоценных камней слепило глаза. Стены ярко освещенного сурта казались сотканными из молока. Выстроившиеся по обе стороны от дверей люди в разноцветных одеяниях беспрерывно дули в трубы, издавая протяжный звук разной высоты.
– Ух ты!.. – переодетый Ханом джасабыл согнул колени и, чуть присев в оторопи, выдал в себе холопского сына.
Кучулук, подняв над собой старый помятый шлем деда, в столь беспощадном блеске показавшийся жалковатым, шагнул вперед в качестве сопровождающего господского слуги, превозмогая стыд. Вошли внутрь, ступая по разостланной на полу мягкой пестротканой материи.
Десятки глаз стоящих вдоль стен сурта высших сановников, будто по шаманскому заклятью, впились в шлем, который Ынанча Билгэ-Хан надевал в своих победоносных сражениях. Слава давно почившего легендарного героя словно одушевила шлем: подернутое налетом времени, истончившееся местами золото вдруг засияло, а потускневшие, только что казавшиеся омертвевшими драгоценные камни вдруг так брызнули россыпью искрящихся огней, что затмили сверкающие богатства роскошного ханского сурта.
– Ух ты! – Теперь восхитились тюсюмялы.
– Вот это да! Настоящее, изысканное творение старых великих мастеров!
– О, какой жемчуг, как прекрасен этот алмаз! – раздавались восторженные голоса, произносившие совершенно незнакомые Кучулуку слова.
К нему, «джасабылу», удивительно легко и грациозно подскочил человек в длинных черных одеяниях, напоминающих одежду священника, только почему-то увешанный бесчисленными золотыми и серебряными подвесками. Похожий на ворона человек осторожно, кончиками пальцев взял шлем, положил перед гур ханом.