По любви (сборник) - стр. 26
– Ты не бойся, братан! С тобой пока тут только один Змей! Это я…
Они пили крепкий чай и решали, что делать дальше. Одним чаем особо не поживишься. Магазина в этой маленькой деревушке, по ходу, не было. До ночи долго. Надо было что-то решать с «хвостом».
Нинка всё шептала, чтобы в воду его с головой и пусть плывёт. Змей мотал башкой и ловил кайф, обдумывая выход из расклада.
– Пойду отолью! – Наконец он поднялся и, решив всё-таки придушить малого, позвал его за собой. – Пойдём. Проводишь.
Они поднялись по тропинке на пустующую туристскую стоянку с чернеющим пятном залитого ночным дождём костровища. Змей вёл Колюшку, подталкивая вперёд ручищей за шею к ближайшему широкому стволу многолетней берёзы.
Он поставил Колька спиной к ней и присел перед ним, покачиваясь на корточках, как будто что-то обдумывая, готовясь к делу. Но нужда пересилила.
– Ты постой… Я щас…
Змей отошёл немного в сторону к краю оврага, достал инструмент и начал справляться.
Он уже поворачивался к Колюшке всем своим противным и жутким в это мгновение лицом, когда левая нога его вдруг провалилась под мягким и сырым лесным дёрном, и он стал заваливаться на бок, падая вниз, в овраг.
– Ай, сука!.. Она меня укусила!!!
На жуткий визгливый крик к пустующей стоянке прибежала Нинка. Бросилась в овраг – спасать укушенного гадюкой пахана.
Колька стоял у берёзы и трясся от страха. Надо было что-то делать… Бежать! Бежать скорее!!!
И он так рванул по тропинке в гору, так почесал лесом прочь от этого проклятого места, что не чувствовал даже, как по лицу хлестала крапива, царапали бока и ноги торчащие коряги и острые сучки, а ноги то и дело проваливались в мокрый и скользкий мох. Он задыхался, но бежал – бежал не оглядываясь.
Глаза были навыкате, и дышать невмоготу, когда он очутился на краю опушки, на Красной горке с молоденькими сосенками, откуда открывался вид на расположившуюся в низине родную деревушку.
– Спаси Господи! – выдохнул Колюшка и из последних сил покатился под гору к деревне. В лицо, залитое потом, горячо светило клонящееся к горизонту беспощадное солнце.
Бабушка встречала его на краю деревни ивовым прутом и слезами.
– Где же ты был, сукин сын?! – и хлестанула его один раз небольно по заднице.
– Ба, я больше не буду! Больше не буду! Не б-у-д-у!!!
И он, рыдая от боли и радости, что вернулся к своим, побежал домой.
Мать плакала на скамейке у дома, утирая лицо уголком цветастого платка, упавшего с головы на плечи.
– Колюшка, милый, ты куда пропал?!
Он прижимался к матери, припадая к её тёплым ногам, и плакал вместе с ней. Бабушка, посапывая носом, стояла рядом и нервно курила свой «Беломор».
Через час всё успокоилось. Усталое солнце уже закатывалось за макушки дальней дубравы, когда они пошли с мамой на речку. Купались вместе в тёплой, парящей туманом реке на пляжике. Мама плавала далеко, а он барахтался в песчаном лягушатнике.
Когда стемнело, пришёл дед Андрей. Принёс ключ от нового замка, на который запер пригнанную с той стороны реки лодку. Рассказал, что мужики на той стороне видели, как на лодке переправлялся с девкой хромающий на левую ногу уркаган. И что взяли их в тот же день на железнодорожной платформе милиционеры. Так как уже разыскивали их в наших местах.
Дед Андрей только покачал головой, глянув на разинувшего рот Кольку, и не спеша пошёл домой, шлёпая безразмерными валенками в галошах.