Плясать до смерти - стр. 8
Да. С наследством им с Настей не повезло.
…Вообще Нонне везло. Даже осколок, пройдя две, перед третьей, последней пеленкой остановился! Всё у нее легко: рассказывала, что во дворе носилась с девчонками и, не задумываясь, прыгала с сарая на асфальт, садясь при этом на шпагат, – словно так и надо!
И всю жизнь так и резвилась: легко закончила труднейшую корабелку (отец настоял, инженэр). Преподаватели, конечно, больше любили ее, чем ценили ее знания, – выручала лукавая, как бы виноватая улыбка. «Ладно уж, иди!»
С ходу очаровала высокомерных моих друзей – вот уж не ожидал от них такого добродушия, прям расцвели!
…То время, пожалуй, кончилось. Сгущалась тьма.
– Да, Настя, похоже, не такая! – вдруг вырвалось у меня.
– Ладно! Нис-сяво! – бодро воскликнула Нонна.
Под высокими ржавыми воротами мы вышли из парка. В темноте уже появлялись светящиеся окна, словно подвешенные в воздухе. Мы подошли к дому. Теперь жизнь здесь пойдет. Вряд ли уже переедут! – мелькнула мысль. И Настькина жизнь здесь пройдет!.. Но зачем же так грустно?
– Хорошо, что появился ты! – сказала Нонна.
Бодро сопя носами, вошли в тепло.
Борис Николаевич в потертой меховой душегрейке внимательнейше изучал центральную «Правду» – похоже, тот же самый номер, что и всегда. Громко шевельнул лист – лишь этим и приветствовал нас.
– Ну, как ты тут, родная моя? – Нонна сразу же кинулась к дочке.
Настя повернула голову – и робкая беззубая улыбка раздвинула тугие щеки.
– Коза идет, коза! – Нонна шевелила над ней пальцами.
Настя смешно хихикала, словно хрюкала. Правый глаз косенький, и это, похоже, навсегда… Да и ты тут, похоже, навсегда, уже не вырвешься. Известный эффект – будто смотришь на всё это откуда-то издалека, из другого мира. Не знаю, сколько прошло времени – год? – в тусклой, душной комнатке.
– Суп будешь? – спросила теща тестя.
– Суп? – На классически правильном его лице удивленно поднялась красивая бровь и надолго застыла. Впервые слышит?
Всё должен тщательно обдумать. Придя с работы, сидит в прихожей, наверное, полчаса – не спеша расшнуровывает ботинки, ставит их строго параллельно.
Поев этого удивительного супа, он слегка подобрел, чуть расслабил галстук. Странная у них после ужина забава: достают из куриной белой груди тонкую костяную рогатку – «душку» – и, взяв ее за кончики, тянут каждый к себе.
– Ну давай! – оживленно хихикают. – Кто кого будет хоронить?!
Треск! У деда оказывается почти вся «душка» (или – «дужка»?).
– Я тебя, я тебя буду хоронить!
Позже выяснилось – наоборот. Минутное оживление, и снова стук ходиков в полной тишине.
Я смотрел на это, надеясь – мы с Нонной до этого не доживем… Дожили – и до гораздо более страшного.
– А чего так тускло у вас? Нельзя вторую лампу зажечь? – вдруг вырывается у меня.
– Как раз сломалась вчера. Вот ты и почини – ты же у нас инженер-электрик! – улыбается тесть. Это, по его меркам, уже почти шутка – надо хохотать.
Лампа – как раз такие применялись во время допросов, с зеленым стеклянным абажуром – стоит на полированном столе, накрытая салфеточкой типа гофре. Уж стоит ли так от пыли хранить сломанную-то лампу?
Я беру в прихожей из шкафика отвертку, осторожно снимаю абажур, наклоняю лампу. Отвинчиваю винтик в железном дне. Да. Всё дряхлое там, сыпется. Что тут соединить? Вступительный экзамен, можно сказать, в новую жизнь. Нонна, сев рядышком, поддерживает меня тяжелыми вздохами. Но – хоть этим. А она ведь тоже инженер… Лампочка вспыхнула.