Письма в тишину - стр. 7
Зинаида вошла вслед за дочерью и не стала ничего говорить. Она просто аккуратно сняла обувь, поставила её у двери и тихо прошла в комнату. В её движениях не было суеты – только внимание, как у человека, заходящего в храм, где живёт чья-то боль.
– Хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь? – мягко спросила она.
Валентина покачала головой.
– Не голодна. Всё внутри забито. Как будто там только глыба. Тяжёлая и неподъёмная.
Она прошла к окну, провела ладонью по стеклу. Снаружи уже сгущались сумерки, небо темнело, загорались фонари.
– Всё было как будто чуть легче, – пробормотала она. – Там, на улице. Пока мы шли. Но стоило вернуться – и будто всё снова упало на плечи. Как будто это место помнит боль за меня.
– Потому я и сказала: уехать, – напомнила мама. – Дом – это не всегда стены. Иногда это ловушка. Если он пропитан слишком многим, что тебя разрушает – стоит выйти. И попробовать заново.
Валя опустилась на диван. Платье мягко расправилось по коленям. Она провела рукой по подлокотнику – по тому самому месту, где когда-то сидел он, обняв её за плечи.
– Я боюсь, что если уеду, предам его. Будто выберусь на свободу без него. Как будто продолжаю жить, а он – нет.
Мама опустилась рядом, не касаясь. Только рядом.
– Ты не предаёшь. Ты живёшь. А он – в тебе. Он не исчезает, пока ты его помнишь. Но ему бы точно не хотелось, чтобы ты гнила в этих стенах. Ты ведь сама знаешь – он бы развернул всё вверх дном, если бы увидел, что ты так себя теряешь.
Валентина не ответила. Она просто сидела. Смотрела вперёд. Слушала, как тикают старые часы на стене, как с улицы доносится лай далёкой собаки, как рядом дышит её мать.
И впервые за долгое время – она не чувствовала себя совсем одинокой. Пусть ненадолго. Пусть зыбко.
Но надежда, как хрупкая искра, едва заметно вспыхнула где-то в глубине.
Они начали собирать вещи.
Сначала всё казалось простым: просто достать чемодан, просто сложить пару платьев, тёплый свитер, пару книг, зарядку, щётку… Но стоило открыть шкаф – и простота рассыпалась.
Мир запах – тем, что было «до». Запах её духов, его рубашки, случайно оставшейся на верхней полке, старой сумки, с которой они ездили в Питер… Всё было пронизано им. В каждом предмете – кусочек прошлого.
Зинаида Николаевна собиралась, молча, бережно, как будто собирала не одежду, а тонкие осколки души дочери. Она знала: каждое движение может задеть нерв, каждый рукав – вызвать бурю.
Валя стояла у дверцы шкафа, прижав к груди старый тёплый шарф. Его шарф.
– Он в нём на вокзал меня провожал… – прошептала она, и голос тут же дрогнул. – И ветер тогда был такой же… Пронизывающий, но он обнимал – и мне было всё равно.
Её руки сжались, глаза наполнились влагой, и в следующий момент она уже не держалась. Слёзы хлынули, горячие, настоящие.
– Всё – как будто вчера… Всё… Он же был здесь… Так близко… А теперь – тишина! Только вещи! Только пустота!
Она опустилась прямо на пол, не заботясь, как выглядит. Закрыла лицо ладонями. Словно бы спрятаться. Словно бы стереть себя.
Мама подошла тихо, не говоря ни слова. Присела рядом. Положила ладонь на плечо дочери.
– Плачь, если надо, – сказала она почти шёпотом. – Плачь, моя девочка. Не держи в себе.
– Это не поможет… – сквозь слёзы всхлипнула Валентина. – Это его не вернёт. Это ничего не изменит.