Письма с Первой мировой (1914–1917) - стр. 63
Если верить всем газетным рассуждениям, то получается такая картина, что Германия внезапно перешагнула какую-то черту и из великой, гениальной сразу превратилась в низкую кровожадную варварскую страну. Не верю я в такие исторические метаморфозы, всюду рассеян и мрак, и свет. Бывают времена, когда мы больше внимания обращаем на одну, другой раз – на другую сторону. И я понимаю, если наши литераторы преувеличивают отрицательную сторону, но я не понимаю, как люди искусства и литературы могли дать свою подпись под такую аляповатую, лубочную статью, – явный признак дурного вкуса! Я это утверждаю, несмотря на громкие подписи. Удивительно, каким смерчем проносится война через головы даже людей, которые должны бы стоять выше этого!
Твой вояка Е.
Воронеж, 30-го сентября 1914 г.
Милая Шурочка. Вот ты и не выдержала характера. Тон твоего сегодняшнего письма опять напоминает прежние. Хотя в одном отношении я отмечаю несомненный прогресс, который меня очень, очень радует – нет мрачных ноток, нет безнадежности. Вот таки надо. Спасибо, спасибо! <…>
Ты думаешь, что характер Веры Мих. сложился под влиянием богатой беззаботной обстановки, не давшей ей разочароваться в людях. А я думаю, что это врожденная способность, ведь ей пришлось пережить много огорчений и разочарований, – недаром у нее так рано седеют волосы, – и пережить в такие годы, когда особенно доверчива душа. И все-таки она не потеряла веру в людей, любовь к ним! Нет, это врожденная счастливая способность быть всегда хорошим человеком при всяких условиях!
Наши дела здесь дошли до точки замерзания: сегодня мы окончательно свернулись и передали свои обязанности сводному госпиталю. Что будет с нами дальше, не знаем, ждем распоряжений. Мы даже не знаем, куда девать нашу команду. Пока все сидим на старых местах. Говорят, что нас тут, в Воронеже, продержат еще 10 дней. Вполне возможно. Мы перестали верить в быстроту наших передвижений.
Отношения с нашим начальством остаются такими же, вернее, отсутствием всяких отношений. Мы друг с другом не говорим ни слова. Левитский отвечает только по вопросам службы, только Покровский немного иной раз поддерживает беседу. В общем, за столом почти полное молчание.
Вчера у нас капитан, заведующий эвакуационным пунктом, принимал претензии команды. Но этой команде гл[авным] вр[ачом] уже заранее даны были вполне точные указания, и поэтому допрос для него сошел благополучно. Когда же капитан обратился к нам с вопросом, не имеем ли мы каких-нибудь претензий, я хотел ему тут же в присутствии главного] вр[ача] заявить относительно недостатка во всяких материалах и средствах, и поэтому дипломатично спросил его: «Личные претензии или вообще о недостатках?» Но капитан не сообразил и снова сказал: «Конечно, личные ваши претензии. Получили жалованье?» На это я уже не мог ответить иначе, как «Личных претензий нет». Но Петр Петрович понял, он так и впился в меня глазами. С товарищами я поговорил до этого, и они хотели меня всецело поддержать. На этот раз не вышло. Ну что же, мы еще повоюем!
Ты меня как-то спрашивала, верю ли я, что война скоро кончится. Я на это могу сказать только: не верю. Если в начинающейся сейчас битве на Висле мы победим и будем победоносны и в дальнейшем, то, может быть, к весне война окончится. Но я вполне допускаю в последние дни возможность нашего поражения. А тогда? Тогда в два месяца будет разгромлена Франция, как и Бельгия, и тогда всё будет зависеть от нашей настойчивости. Во всяком случае, война тогда затянется. До сих пор ведь немцы ведут победоносную войну, несмотря на отдельные наши успехи. Мне даже не верится теперь, что мы попадем во Львов. Я боюсь, что австрийцы не дождутся нашего приезда и вновь возьмут его. Печально!