Письма из Лондона - стр. 35
– Я не это имела в виду…
– Я знаю, Руби. Я просто сражаюсь с ветряными мельницами. Ну вот – пришли. Метро.
Не успели они спуститься на платформу, как подошел поезд. Хотя в вагонах было полно народа, Кач настоял, чтобы и они втиснулись внутрь. Ничуть не комфортнее, чем в нью-йоркском метро в час пик, подумала Руби, слава богу, что им ехать всего ничего.
– А какая музыка в сегодняшней программе? – спросила она, когда поезд тронулся.
– Понятия не имею, – сказал Кач. – Скорее всего, что-то традиционное. Время от времени они экспериментируют с современной музыкой – например, исполняют Стравинского, на которого жаловалась Мэри, – но современная музыка не очень популярна. Большинству людей подавай что-нибудь проверенное временем.
– Я никогда прежде не слышала настоящего оркестра, – призналась Руби. – Только оркестр мистера Гудмана в тот единственный раз. – Она не стала рассказывать про хрипловатый расстроенный аккордеон, на котором каждое утро во время мессы играла сестра Мэри-Фрэнсис. Тот аккордеон был орудием пытки, а не музыкальным инструментом.
– Сегодня будет не оркестр, – предупредил Кач. – Скорее камерный ансамбль. Не больше десятка музыкантов. Или пианист соло.
– Сначала ты завлекаешь девушку прекрасной музыкой, а потом лишаешь ее иллюзий, говоря, что там будут бренчать на рояле, – сказала Мэри, в шутку надув губы. – Ты уж выбери что-нибудь одно.
– Не обращайте на нее внимания, Руби. Ее интересуют только сандвичи в столовой.
– Да, а почему нет? Они лучше, чем картон с опилками, которые подают в «Старом колоколе».
Руби не знала, как ей поучаствовать в этом разговоре, да и нужно ли ей это делать, поэтому она просто слушала их обмен любезностями – обычное дело среди старых друзей. Может быть, их панибратские отношения были порождением той легкости, того душевного спокойствия, которое ты испытываешь с другим человеком, если знаешь его сто лет, если он видел тебя не в лучших твоих проявлениях, но все же относится к тебе с симпатией. Или, может быть, их отношения были основаны на интимной близости, на романтической любви? Она этого не знала и уж, конечно, не собиралась об этом спрашивать. Но все равно она им завидовала. Немного.
Когда поезд остановился на «Чаринг-Кросс», Кач повел их вверх по лестнице.
– Тут нам лучше пройтись немного, – сказал он, – чем пересаживаться на другую линию и ехать лишнюю остановку.
Они прошли несколько сотен ярдов по Вилльерс-стрит, свернули налево, дойдя до Стрэнда, и тут перед ними открылось огромное пространство площади. Только она была вовсе не пустой, а заполненной статуями, фонтанами и людьми, сотнями людей, большинство из которых, казалось, просто наслаждается великолепным послеполуденным солнцем.
– Это… это что-то, – проговорила она наконец, безуспешно попытавшись найти подходящее прилагательное. – В Нью-Йорке ничего подобного нет.
– А Таймс-сквер? – спросила Мэри.
– Ну, на самом деле это никакая не площадь. Скорее какой-то вытянутый треугольник[7]. И уж красоты там никакой нет. Только куча неоновой рекламы на зданиях.
– Это больше похоже на Пиккадилли-серкус.
– Пожалуй.
Она проезжала по Пиккадилли на автобусе в конце лета еще до начала Блица, и Пиккадилли в самом деле напомнила ей Таймс-сквер.
– Вон там, – сказал Кач, – показывая на юг, – видно очаровательное маленькое убежище, построенное для статуи Карла I – того, которому отрубили голову.