Пианистка - стр. 16
Чем больше Карина слушала ее нехитрый искренний рассказ, тем больше узнавала себя и свою историю.
Леля любила Олега до умопомрачения, до потери над собой всякой власти. Любила так, что боялась. Боялась всего: не угодить, надоесть, показаться глупой. Но больше всего она боялась стать ненужной.
«А ведь они женаты, – с горечью подумала Карина. – Стало быть, и меня бы не спасло замужество. Есть сила в людях, которая не поддается ни штампам в паспорте, ни другим условностям. Она властвует над нами и вышвыривает, когда захочет. Тогда ничто не удержит рядом с тобой твое счастье».
Все, что Карина не понимала, тогда совсем юная и безнадежно влюбленная, теперь представлялось ей ясным и очевидным.
«Бедная девочка, – пожалела она про себя. – Ведь она не ведает, как когда-то и я: нельзя быть виноватым в том, что тебя не любят так, как любишь ты. Как нельзя быть виноватым и за то, что не любишь так, как любят тебя».
Карина вздохнула. Леля осеклась на полуслове и вопросительно поглядела на свою утешительницу.
– Я невыносимая! – сказала она с отчаянием. – Впервые увидела человека, приперлась в дом почти ночью и рот не могу закрыть. Ужасно, да?
– Нет, – засмеялась Карина. – Ничего ты не ужасная. Все у вас будет хорошо. Милые бранятся – только тешатся.
– Это не про нас, – тихо возразила Леля, насупившись.
– Ну почему? – неуверенно произнесла она. – И про вас тоже.
– Потому, что мы не милые, – упрямо сказала Леля. – То есть я не милая.
– Скажешь тоже! Зачем же он женился на тебе, если ты ему не милая? Его что, заставлял кто-то?
– Не знаю, – вздохнула Леля. – Вот честное слово, все время спрашиваю себя, зачем. И не знаю. Я думаю… – она замялась, – думаю, запутался он во мне. Вроде как в тряпье, понимаешь? Лежало под ногами ненужное, он и завяз. И трудно распутаться. И лень.
– Что ты такое говоришь! – Карина содрогнулась и тут же вспомнила, как кричала на нее мать: «Тряпка! Тряпка половая! Тебя на швабру надевать и лужи подтирать!»
– Так нельзя! – уверенно сказала она и зажгла газ под успевшим остыть чайником. – Надо себя уважать.
– Надо, – согласилась Леля. – Но я не могу. И не хочу.
Тут грянул звонок, от которого обе вздрогнули.
– Это он, – громким шепотом сказала Леля, и, протянув руку, нетерпеливо защелкала пальцами. – Господи, какая же я, наверное, жуткая! Скорее, ну скорее же. – Она требовательно помахала ладонью в воздухе.
– Что? – не поняла Карина.
– Дай мне что-нибудь, быстрее, хоть пудру! – истерично выкрикнула Леля. – Я же не могу в таком виде!
– Чокнутая! – пробормотала Карина, у которой невольно затряслись руки от Лелиных окриков, и подсунула свою косметичку, лежавшую на подоконнике.
Леля тут же раскрыла сумочку. Глаза ее жадно загорелись, она что-то приговаривала себе под нос. Карина пожала плечами и пошла открывать.
«Какая же она дура, – говорила она себе. – И я такая же была – спешно красилась, когда он в дверь звонил».
Она с неприязнью щелкнула цепочкой, распахнула дверь и остолбенела.
Перед ней на пороге стоял… Степан. Та же высокая статная фигура, сухощавое, с впалыми щеками лицо, пепельного цвета волосы и холодные серо-стальные глаза. Но главное, он нисколько не изменился, будто остался в том же возрасте, когда Карина видела его в последний раз. Даже, наоборот, помолодел.