Песнь расколотых небес - стр. 4

Жрецы Небесного Ордена, одетые в белые мантии с вышитыми драконами, ходили среди смертных, проповедуя волю богов. Их глаза сияли, как осколки неба, а руки держали посохи, что гудели от ци. Они искали знаки – тех, кто мог слышать голоса струн, тех, кто мог стать ключом к возвращению гармонии. Их храмы, вырезанные в скалах и увенчанные золотыми крышами, возвышались над городами, а их слова внушали страх и надежду. Но даже они не знали всей правды: душа Ци Лин не умерла. Она разделилась на пять частей, как струны ее гуцина, и ждала своего часа, спрятанная в сердце мира.

В деревне клана Линь, у подножия парящего острова, где ветер пел особенно громко, родилась девочка. Ее назвали Линь Сюэ, и клан шептался, что она проклята. Но старейшины, чьи руки дрожали от старости, заметили, что ветер стал мягче в тот день, словно кто-то сыграл мелодию, что утихомирила бурю. Никто не знал, что в ее слепых глазах таилась искра Ци Лин, и что ее судьба уже вплетена в расколотые небеса.

Деревня клана Линь лежала в тени парящего осколка неба, словно придавленная его молчаливым величием. Осколок висел низко, его зазубренные края, поросшие мхом и серебристыми лианами, отсвечивали в лучах утреннего солнца. Он был живым: ветер гудел в его трещинах, рождая мелодии, что спускались к земле, как шёпот далёких духов. Деревня раскинулась у подножия холма, её дома из тёмного дерева и бамбука теснились вдоль узких улочек, а крыши, покрытые черепицей цвета заката, блестели от утренней росы. В центре возвышался храм клана – скромное строение с колоннами, вырезанными в виде драконов, и алтарём, где курились благовония, наполняя воздух ароматом сандала и жасмина.

Линь Сюэ сидела на пороге своего дома, маленького и ветхого, спрятанного в тени старого кипариса. Ей было семнадцать, но годы не прибавили ей ни роста, ни силы – она оставалась хрупкой, как тростник, что гнётся под ветром. Её кожа была бледной, почти прозрачной, а длинные чёрные волосы, заплетённые в простую косу, падали до талии. Глаза, скрытые пеленой слепоты, казались двумя жемчужинами, затуманенными дымкой, но в них таилась глубина, которую никто не замечал. На коленях лежал гуцин – старый, потрёпанный, с треснувшим деревом и струнами, что гудели от малейшего касания. Она сделала его сама, вырезав из веток кипариса и натянув нити из конского волоса, собранного у торговцев.

Клан Линь считал её проклятой. Когда она родилась, буря разорвала небо над деревней, и осколок, что парил над ними, издал звук – низкий, гудящий, как голос дракона. Старейшины шептались, что это знак гнева богов, и её слепота лишь подтверждала их слова. Мать Линь Сюэ, Линь Мэй, женщина с усталыми руками и глазами, полными тоски, умерла, когда девочке было пять, оставив её на попечение отца, Линь Чжоу. Но Линь Чжоу, суровый мастер боевых искусств, чья сабля висела над очагом, как напоминание о былой славе, видел в дочери лишь бремя. Он редко говорил с ней, предпочитая проводить дни в тренировочном зале клана, где учил молодых воинов владеть ци и мечом.

Линь Сюэ не жаловалась. Она привыкла к одиночеству, к шёпоту ветра, что гулял между домами, и к голосам, что никто другой не слышал. Эти голоса приходили к ней с детства – тонкие, как нити шёлка, они пели о свободе, о небе, о чём-то далёком и забытом. Она научилась отвечать им, перебирая струны гуцина, и мелодии, что рождались под её пальцами, были не похожи ни на что в деревне. Иногда они успокаивали больных, иногда заставляли птиц кружить над домом, но чаще пугали соседей, что видели в них отголоски проклятия.