Пешком и проездом. Петербургские хроники - стр. 15
Я вышел обратно в достопримечательные Дворы.
Вот ведь проказы памяти! Я точно помню, что после этого битый час, пока исполнялись остальные Времена, буфетничал на Васильевском Острове.
Но я не мог уйти так далеко. Капелла-то в другом месте. Странно.
Сосуны
Ночью отключили воду.
И обещали сосать.
В десять утра не сосали.
И в час не сосали.
В смысле, не сосали водопроводчики, а все остальные сосали все, до чего удавалось дотянуться.
Я снова взял коромысло и отправился за очередной дозой «Росинки». По дороге заглянул в подвал, где уже получилось скромное – под стать жильцам – миссисипи. И даже навигация открылась: плавало много чего – папиросы, слюни, тела.
Озаботившись близким паводком, я вошел в ЖАКТ.
– Ну, и что дальше? – сказали мне бесцветным голосом.
Выяснилось, что сосать сегодня никак невозможно, потому что не приедет же машина прямо сегодня сосать, это же понимать надо, а приедет она только завтра, рано утром, и будет сосать усердно и досыта.
Разлив миссисипи явился для водопроводных супервизоров новостью. Родилась идея перекрыть стояк.
Оказалось, что воду-то хоть и отключили, но не ту, хотя и правильно, а течет, образуя миссисипи, совсем другая, не страшная, которую можно не отключать, но раз мне так хочется, то и ее отключат.
Тут как раз явились отключатели, отливавшие зеленым. Выяснилось, что они слыхом не слыхивали ни о какой аварии.
Я пригрозил инопланетянам газетой «Час Пик».
– Быстро на объект! – зашипела супервизорша.
– Ну, – кивнули инопланетяне. Они не возражали.
И мы пошли на объект. Оказалось, что он у нас общий: магазин. Я купил «Росинку», а они – кое-что другое.
– Большую! Большую мне! – сказал я продавщице. – У нас воды нет.
– У кого воды нет? – заволновалась та. – У вас дома?
– Ни у кого нет, – объяснил я. – Есть только в подвале.
– Го, го, го! – захохотали водопроводчики, прихватывая с прилавка покупку. – Го, го, го!
Григорьевич
Меня всегда пугают именные питейные заведения.
Вот, например, на Садовой есть рюмочная «У Григорьевича».
Раньше бы этому Григорьевичу дали по ушам. Все было анонимно: Котлетная, Пельменная, Стаканная. И чувствовалась за всеми этими оплотами и приютами сонная Сила – аморфная, безымянная и бесконечная. Она была как море: ныряешь – и выныриваешь, хапаешь воздух, и снова ныряешь, в нее же. И серый горизонт.
А теперь появился Григорьевич.
Нет, между прочим, никаких сомнений в его реальном существовании. Скорее всего, это подлинное отчество хозяина. Реальный Григорьевич не спит, не ест и не пьет, он видеть не может оскаленных посетителей, которых ему удается осчастливить. Он озабочен налогами да бандитами.
Зато умозрительный Григорьевич становится фигурой собирательной. Он нечто намного большее, он слово с Большой Буквы. Хлебосольный Григорьевич образует отдельную метафизическую категорию. Он, не к ночи будь помянут, терзает покинутых жен, им пугают детей. Он караулит их кормильцев, притаившись, невидимый, под неоновой рюмкой. И после, угостившись на брудершафт с этими кормильцами, потирает свои волосатые лапы и медленно превращается в абстракцию.
Сад приутюженных тропок
Символом нынешних перемен для меня выступает ближайший парк – скромный оазис в промышленном окружении, носящий имечко не из святцев: «Памяти Жертв 9 Января».
Хороший был парк.