Первые грозы - стр. 8
Вспоминая все известные ему ругательства (слышала бы мама, не поверила бы), он яростно сражался с упрямым механизмом, когда мимо него пронеслась фиолетововолосая девчонка в ярко-салатовых гольфах, тянувшая за собой крохотное существо с куклой наперевес. Лёша от изумления открыл рот, разом позабыв о ключе. Девчонка была одета в розовую, вырви глаз, куртку. Ему ещё никогда не приходилось видеть столько ярких цветов сразу. Девчонка яркой вспышкой пронеслась мимо, оставив замершего на площадке Лёшу. Он даже не сразу сообразил, что каким-то немыслимым способом освободил ключ и теперь держал его в руке.
В квартире было тихо. Так тихо, что от малейшего шороха по спине бежали противные мурашки. Странно. Обычно мама всегда встречала Лёшу, когда тот возвращался после кружка. Она не выбегала ему навстречу, не бросалась обнимать и не пыталась накормить. Она просто была. Кричала из комнаты: «Лёш, это ты?» «Это я», – отзывался он, и на душе становилось немного теплее.
Как-то раз, классе в третьем, Витька Смирнов обозвал Лёшу маменькиным сынком, за что сразу же получил учебником по голове.
– Слабак! – заорал тогда Витька. – Даже ударить нормально не можешь!
Лёша запустил в него телефоном и разбил нос. Домой шли вдвоём. Оба плакали. Один жалел телефон, другой – собственный нос.
– Нос-то что, – внезапно улыбнулся Витька, размазывая по лицу слёзы. – Поболит и пройдёт! А вот телефон тебе потом фиг купят!
Лёша засмеялся. Тоже мне сравнил! Нос и телефон! Как бы там ни было, хохотали они до самого дома. Отчего, непонятно. Просто светило солнце, уроки закончились и зарождалась самая настоящая дружба, а телефон и нос – дело наживное.
С тех самых пор, если Витька и называл Лёшу маменькиным сынком, то только в шутку. А тот слегка бил Витьку в бок, тоже шутя.
Сегодня пустая квартира угнетала. В последние месяцы Лёша понял, что бывают вещи пострашнее ругани и скандалов. С ними-то как раз всё ясно. Но как понять тишину? Что могут означать молчаливые вечера перед телевизором, когда каждый занят собой. Мама морщит лоб и наверняка думает о том, что телевидение в отличие от поэзии и классической литературы дегенеративное искусство (конечно, если его можно назвать искусством). Отец спит в кресле. Лёша читает фантастический роман, спрятанный за суперобложкой от сборника повестей Тургенева. И никому нет никакого дела до бедной девушки, убитой жестоким маньяком.
Мама всегда настаивала на совместных вечерах. «Мы же семья!» – говорила она. Никто не возражал. Что может быть лучше, чем смотреть вместе фильм или развлекательную передачу, снабжая действие комментариями и беззлобным смехом? В последнее время подобные вечера превратились в тяжкую обязанность. Отец убивал время сном, словно не желая видеть окружающих его людей, мама погружалась в собственные грёзы, а Лёша осмелел настолько, что почти в открытую читал запрещённые книги. Вероятность разоблачения свелась к нулю. Каждый очутился в собственном коконе, оттолкнув от себя остальных. И это пугало больше, чем ссоры и ругань.
В квартире выше что-то грохнуло, затряслась люстра и, набирая громкость, пронзительно заверещала соседка. Муж вторил ей глухим, едва слышным голосом.
«Такого нам тоже не надо» – мрачно подумал Лёша. Настроение у него было препаршивым.