Первые грозы - стр. 28

– Не поеду! – Лёша решил проявить настойчивость. Закрыл дверь и побежал вниз по ступенькам.

За спиной раздался всхлип, тонкий как плач ребёнка или писк котёнка. Лёша обернулся. Ню стояла, отвернувшись к стене и ковыряла краску.

– Перестань! – закричал Лёша. – У своей двери наковыривай!

– Иди-иди! – она повернула к нему обиженное лицо. – Я сама как-нибудь разберусь.

Лёша молча выругался. Ему ужасно не хотелось никуда ехать, но в то же время он не выносил, когда кто-то страдал, особенно женщина. Даже если она маленькая, худая и нервная.

– Ладно, не плачь! – он уже смирился со своей судьбой. – Поеду!

Ничего. Один день как-нибудь перетерпит.

Лично для себя смысла в музеях Лёша не видел. Одно дело картины или статуи. Разок глянуть можно, восхититься талантом да и пойти себе дальше. Только не стоять, как любят некоторые, по десять минут, разглядывая детали. Чего там разглядывать?

Есть ещё залы со всякими черепками, украшениями и всем тем, что отыскали в земле упорные археологи. Они только для особо увлечённых, таких как Борька Козловский. Сидел позавчера на уроке, под столом книжку читал «Мундирные пуговицы времён Александра Второго». С увлечением читал, а в книжке страниц пятьсот, не меньше. Неужели всё про пуговицы?

В некоторых музеях ещё и иконы имеются. Вот чего Лёша совсем не понимал. Эстетической красоты он в них не видел, но вполне мог принять их красоту духовную. Для кого-то, не для него. Потому и висеть они должны в соответствующих местах, церквях и монастырях. Там им место, среди верующих, а не рядом с атеистическим Лёшей и толпой иностранных туристов, для которых иконы всего лишь местный колорит наряду с балалайкой и матрёшкой.

К счастью Ню, не отходившая от Лёши ни на шаг, оказалась не склонна выслушивать лекцию экскурсовода и следовать за ним определённым маршрутом. Она потянула Лёшу за собой со словами:

– Пойдём, кое с кем тебя познакомлю!

Лёша насторожился. Какие у неё тут знакомые? Ещё больше он напрягся при входе в египетский зал, в прохладном полумраке которого бродил старичок с бородой-клинышком, а в углу на стуле дремала его ровесница в форменном пиджаке, призванная сохранять порядок

Ню подвела Лёшу к низкой застеклённой витрине.

– Вот она. Моя принцесса.

Ню наклонилась:

– Здравствуйте, ваше высочество.

Лёша наклонился тоже, встретился взглядом с широко открытыми глазами мумии, и окончательно убедился в том, что Ню чокнутая.

– Настоящие! – восхищённо выдохнула она. – Видишь, как сохранились?

– Муляж! – отмахнулся Лёша.

– Да нет, смотри, настоящие. На радужке пятнышки…

Он пригляделся. И правда чудно. Стекло, наверное.

– Мне её жалко, – вздохнула Ню. – Лежит одна, а все на неё смотрят. Я бы так не хотела.

– Она здесь не лежит, – возразил Лёша. – Она умерла. Это тело. Просто тело.

– Вот так лежать одной, и никто не пожалеет, только таращатся, – Ню будто его не слышала. – Я бы так не хотела. Пусть меня в крематории сожгут, а прах развеют.

Разговор принимал неприятный поворот. Лёша отошёл к витрине с украшениями от греха подальше. Он стоял и рассматривал древние кольца и цепочки, а сзади слышалось негромкое бормотание – Ню разговаривала со своей принцессой.

Потом она повела его в зал голландской живописи и «познакомила» с маленькой, весьма упитанной девочкой. Та была изображена на картине Сваненбурга (Лёша впервые слышал про такого). В одной руке она держала пару вишен, в другой куклу. Внизу на задних лапах стояла собачка, видимо тоже хотела вишен. Девочка выглядела не весёлой, а сосредоточенной и немного грустной. Словно и ягоды ей не в радость и собака надоела, и кукла наскучила.