Первые грозы - стр. 2
Ещё Лёше вспомнилась неудавшаяся поездка в Третьяковку.
– Малы ещё в такие места ездить, – заявила классная Евгения Павловна. – Они ничего там не поймут!
Сказала как отрезала. Поездку отменили, а Лёшу до сих пор терзала мысль о том, что непонятного может быть в картине. Почему нельзя просто любоваться нарисованным на полотне лесом и восхищаться тем, что сидящие на поваленных стволах медведи совсем как настоящие.
Впоследствии много лет понадобилось Лёше, чтобы понять, что он не один такой равнодушный к прекрасному, что большинство людей просто притворяются, с умным видом рассуждая о достоинствах того или иного творения. И лишь немногие, такие как мама, способны искренне радоваться хорошему стихотворению или монументальной кантате, уносящей их в те далёкие миры, о которых обыватели вроде Лёши не подозревали.
– Да, твой отец никогда меня не понимал, – продолжала мама. – Грубый приземлённый человек. Но он дал мне тебя, и за это я ему благодарна.
Она вздохнула и улыбнулась вымученной, совсем не весёлой, улыбкой.
В фойе бывшего ДК царил хаос. Одна толпа штурмовала стойку с бесплатным шампанским, разлитым в пластиковые стаканчики. Другая выстраивала более-менее ровную очередь к туалету. Несколько человек, презревших материальное, бродили вдоль прилавков с книгами, пытаясь отыскать пищу духовную.
Мама бросила взгляд на стаканчики и поморщилась. Высокое искусство и одноразовая посуда для неё были несовместимы.
– Послушайте! – раздалось из дальнего конца фойе, пронеслось громовым басом над людскими потоками. Лёшка восхищённо замер. Вот это голос у человека!
– Послушайте! – повторилось резкое, зовущее замереть слово. – Ведь, если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?
– Опять Шумаков чудит, – проворчал старичок с остатками седой растительности на голове. – Перепил дармового шампанского, не лучшего, я вам скажу, качества.
– Как вам не стыдно! – возмутилась мама. – У человека душа поёт!
– Могла бы и потише петь! – старичок отхлебнул из стаканчика. – А шампанское всё-таки так себе, экономят.
– Это же Маяковский! А Маяковский только так и читается, на нерве, на разрыв души!
– Так кто это? – не понял Лёша. – Шумаков или Маяковский?
– Как тебе не стыдно, – покраснела мама, – показывать своё невежество!
Она смутилась, а их невольный собеседник, не сдерживаясь, захохотал во весь голос.
– И, надрываясь в метелях полуденной пыли, врывается к богу, боится, что опоздал, – всё неслось и неслось над головами.
– Маяковский – это великий советский поэт, – объясняла мама, ввинчиваясь в толпу и увлекая за собой Лёшу. – А Миша Шумаков – это новый Маяковский. Понимаешь? Он единственный сумел прочувствовать его творчество, влиться в него, пропустить сквозь себя и создать нечто новое. А как он читает первоисточник! Пойдём быстрей! Ты должен его увидеть!
Они протиснулись сквозь узкий коридорчик и очутились возле входа в зрительный зал. Там на резной металлической створке ворот у входа в зал висел мужчина лет сорока и бросал в набежавших зрителей рубленые фразы:
– Ведь, если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно? Значит, это необходимо…
У него были длинные стянутые в тонкий хвост волосы, чёрная борода клинышком и пронзительные угольно-чёрные глаза.
– … чтобы каждый вечер, над крышами, загоралась хоть одна звезда?! – закончил он, запрокинув голову. На висках от напряжения блестел пот. Раздались аплодисменты, кто-то попросил почитать своё. Шумаков улыбнулся и покачал головой.