Перекрёстки детства - стр. 5

Помимо школьного сада, любимым местом наших забав был ещё и лог, конечно же, лог, в котором мы проводили большую часть этих безумно-радостных и немного странных игрищ. Лог-это своеобразный, двухсотметровый по ширине, глубокий овраг с холмами и зарослями можжевельника, где было удобно скрываться в траве, за кочками или просто валяться, созерцая бездонное доброе синее небо, перетирая в руке сорванную на ходу тимофеевку, иногда покусывать сочную неведомую нам травинку, при этом совершенно не боясь ею отравиться, становившийся на девяносто дней центром притяжения нашей маленькой детской вселенной. Здесь мы в ветреные дни пускали воздушных змеев, наматывая, туго натянутую, рвущуюся ввысь и режущую руки леску, на скрытое рукавом тонкой рубашки предплечье, а затем, оглядываясь по сторонам, неуклюже перелезали через высокие шатающиеся заборы, сколоченные из потемневших от дождя и солнца досок, чтобы вытащить их, упавших из поднебесья на кусты цветущего картофеля, из огородной темницы, сжимающей с двух сторон наше царство детского лета и каникул.

На самом дне этого широченного оврага, разрезая его вдоль пополам, пролегал ещё один овражек, гораздо меньший по размерам, с задорно бурлящей по нему весной и осенью дождевой и снеговой водой, спешащей попасть в пруд. Впрочем, весной и осенью эта мутная вода несла в пруд не только всякий хлам в виде пучков прошлогодней травы и щепок, подобранных ею по дороге, сломанных, пропитанных влагой веток, гнилых бурых листьев, но и наши кораблики с воткнутыми в них спичками-мачтами, весьма неумело выстроганные из кусков сосновой коры, затупившимся от старости ножом с круглой деревянной ручкой, расколовшейся у самого кольца. Нашими крейсерами и броненосцами становились пустые консервные банки, подобранные на ближайшей свалке, коих в логу было несколько. По этим целям, едва держащимся на воде посреди стремительно несущего их потока, мы открывали беспорядочную стрельбу грязными, обжигающими холодом руки, шершавыми неуклюжими камнями. Не ограничиваясь мелочёвкой, мы иногда топили залпами с берега и пустые тазы с отбитой на днище эмалью, и дырявые кастрюли, притащенные из дома, либо раскопанные на упомянутых выше свалках, окружённых сухостоем старой крапивы.

Всеми забытыми свалках.

«Весна раскрыла нам объятия, а мы взалкали её берёзового сока»

Мальвина.

Большая талая мутная вода середины весны, вырывавшаяся из-подо льда, бурлившая и клокотавшая под аккомпанемент оголтелого пения обезумевших от солнца и запахов талой земли, шнырявших туда-сюда воробьёв, становилась для нас предвестником будущих каникул, тепла, позволявшего скинуть опротивевшие за зиму шубы, валенки и тёплые шапки. Мы с надеждой прислушивались к усиливавшейся с каждым днём мартовской капели, с наслаждением окунались в пьянящие солнечные ванны апреля и засыпали в сумерках соловьиного мая, надышавшись ароматов цветущих яблонь, черёмух и сиреней. Нас вела тогда по дорожке детства необъяснимая радость, которая пробивалась через неожиданные мартовские и апрельские заморозки с их метелями, снегопадами, низкими тучами, по несколько дней не позволявшими увидеть солнце, с их температурами в минус двадцать градусов по ночам. Мы знали, что впереди-беззаботная летняя нега, сиеста длинною почти в три месяца, и нам только хотелось, чтобы это время, где-то споткнувшееся и присевшее в сугроб передохнуть, поскорее поднялось, отряхнулось и направилось прямиком к нам.