Перекрёстки детства - стр. 30
Дед с бабушкой, конечно, тоже находились здесь, но мне больше запомнилась реакция мамы, а не их, ведь я постоянно стоял рядом с нею, иногда держась за рукав её тоненького зелёного пальто. Кажется, дед первым бросил горсть земли на опущенный в яму гроб, левой рукой комкая ушанку и, вытирая ею глаза. А вот, что бабушка, что же делала она? Нет, не помню… Не она ли, когда крышка гроба уже закрыла лицо лежавшего в нём мёртвого человека, и молотки, вбив гвозди, погрузили его в вечную, отныне, темноту, бросилась с громкими криками на красную обивку? Не помню…
Попрощаться, несмотря на сырую холодную погоду, пришло много самого разного народа. Больше всего было людей в серых форменных шинелях, что объяснимо. Подавляющую часть пришедших я не знал и никогда ранее не видел, не представлял, кто все эти люди и почему они вдруг захотели попрощаться с мёртвым, если не бывали у живого. Не знаю точно, сколько всего присутствовало, т.к. считать я ещё почти не умел, но помню, что прощающиеся долго обходили у гроба, стоящего в комнате, снимая шапки, ступая по голым половицам снежными ботинками, поскрипывающими сапогами, неприятно пахнущими сырыми пимами, и глядя куда-то в пол, а не на покойника, будто чего-то стыдились, словно чувствовали они за собой какую-то вину, которой, на самом-то деле, наверное, и не существовало вовсе, вину за то, что, вот, он, молодой и красивый, оставивший после себя сиротами двух малолетних детей, вдову, лежит тут перед ними мёртвый, а они старше, опытней стоят у его, подготовленного к погребению, тела, и не в состоянии ничего исправить.
После выноса гроба из комнаты вокруг табуретов осталась, мокрая от снега и растаявшей земли, тёмная круговая дорожка, и бабушка Аня задержалась, чтобы вымыть полы и прибраться. Улица встретила нас ожидающим грузовиком, он должен был вести отца к месту его последнего пристанища; музыкантами, неспешно шествовавшими за ним, сверкавшими своими медными тарелками и трубами, и осторожно, словно опасаясь, что потревожат покойника, игравшими похоронный марш Шопена; еловыми ветками, набросанными на дорогу с автомобиля, и втаптываемыми в снег людьми, пришедшими проводить отца. На кладбище нас с матерью протолкнули поближе к покойному, чтобы мы могли проститься с ним и, как положено, обойти вокруг гроба, меся таявший снег и глину.
Похороны оказались двойными, ведь одновременно с отцом хоронили и застреленного в спину Степанцева, также оставившего молодую жену и сына.
До того самого времени, когда Рюрик стал распространяться об истинных обстоятельствах смерти отца и его напарника, супруга Степанцева, встречая мать по дороге на работу, едва ли не плевала ей в лицо, кидая:
– Ну как, не скребут кошки на сердце? Оставили ребёнка без отца… Рады, да?
Рассказ Рюрика, дошедший и до неё, привёл к тому, что Степанцева прекратила бросать в лицо матери обвинения. Теперь она просто отворачивалась, проходя мимо.
А ещё через некоторое время, как-то, после родительского собрания в школе, она догнала маму в коридоре и, пряча глаза, скороговоркой произнесла:
– Зоя, ты извини, что я так на Васю… Кто же знал, как на самом деле всё случилось…
И, не дожидаясь ответа опешившей собеседницы, развернулась и поспешила уйти прочь.
Схоронили папу рядом со старшей его сестрой-Лидией, умершей примерно за десять лет до этого. Через девятнадцать лет рядом с ним в холодеющую сентябрьскую глинистую землю лёг и их отец, мой дед.