Пекинский узел - стр. 59
– Женщина не знает нас, и надо мужественно объяснить, каковы мы, – сказал Игнатьев. Он сам ловил себя на том, что, влюбившись в My Лань, стал податлив, как воск. Было как-то странно и дико думать, что и до него вот так же мучились, грустили и сходили с ума по своим возлюбленным в далёком и недавнем прошлом. Он ведь не один такой на свете: молодой, влюблённый, страстный.
– Женщина в теле, мужчина в деле, – афористично заметил Баллюзек и, похоже, смутился назидательности тона.
– Чем обольстительнее и циничнее женщина, – не унимался Вульф, коснувшийся любимой темы, – тем успешнее её дела, чего нельзя сказать о её встречных-поперечных компаньонах и их финансовом здоровье. – Он помолчал и, не услышав возражений, негодующе воскликнул: – Удивительное дело! Ещё никто не знает о вашем финансовом благополучии, а около вас уже вертится прелестная и обаятельная скромница.
Игнатьев отнёс бы эту реплику на свой счет, да вот только ни о каком «финансовом благополучии» и речи не могло быть. За время своего пребывания в Китае он истратил уйму денег, но и не тратить не мог: надо было «сохранять лицо».
– А вы заметили, – весело заговорил Татаринов, когда они через городской сад вышли на набережную, заполненную гуляющей публикой, – даже в том случае, когда женщин в собрании много, но среди них нет мужчин, достойных их внимания, они чувствуют себя в одиночестве.
– Женщинам нужно зеркало, – мрачно усмехнулся Вульф, словно зеркало, в котором остро нуждалась лучшая половина человечества вкупе с фланирующими по набережной Шанхая дамами, было его единственной собственностью и представляло историческую ценность.
– Или хороший огранщик, – добавил Татаринов. – Чтобы алмаз засиял, нужно искусство ювелира.
Они миновали ажурную беседку, спустились по лестнице к морю и пошли по берегу. Вдоль прибойной полосы ходили чайки, важно переваливаясь с боку на бок. Цветные камешки, сверкавшие на солнце, золотистый песок и перламутровые ракушки, перемываемые шумной водой прилива, голубые горбы дальних гор и залитый июньским светом горизонт лучше всяких слов говорили о том, что настоящее бывает скучным и незапоминающимся. Нужно, чтобы прошло время, и тогда оно предстанет в искрометном одеянии воспоминаний, и всё, что мнится живым и ярким, не оставит после себя никакого мало-мальского следа, словно его и не было – ощущения реальности, праздника жизни. Страшная загадка – повседневность! Неповторимы очертания бытия! Может, поэтому люди любят дорогу, пускаются в странствия?
На рейде Шанхая стояли корабли союзников. Матросы на реях увязывали паруса, в сторону берега отчаливали шлюпки.
Капитан Баллюзек уважительно хмыкнул:
– Внушительный флот у союзников…
– Целая армада, – отшвырнув ногой консервную банку из-под бристольской тушёнки, проговорил Шимкович и, подняв плоский камень, с силой пустил его по воде. Глаза его блестели удалью. Шлёпнув раза три по её зыбкой поверхности, камень скрылся из вида: нырнул под волну. – Теперь Пекин откроется, как табакерка, и богдыханчик затрясёт своей башкой.
Все рассмеялись. Юный топограф говорил редко, но образно.
Пока они шли по набережной, спускались к морю и шли вдоль берега, никто не заметил, как за ними увязался коренастый китаец с перебитым носом. Правую руку он держал в кармане. За его спиной висела дорожная торба из толстой буйволиной кожи, а на ногах были крепкие солдатские ботинки. В таких ботинках щеголяли пираты и головорезы флота её величества: десантники и штурмовики.