Пекинский узел - стр. 37

– My Лань, – утвердительно кивнул архимандрит. – Как говорит её брат, «My Лань у нас – цельная яшма».

– Сколько ей лет?

– Семнадцать.

– Она знает русский язык?

– Прилежно изучает.

Уяснив для себя, что My Лань ни в коей мере не шпионка, а сестра молодого православного студента, который собирается стать переводчиком и продолжить учебу в Петербурге, Игнатьеву стало легко и даже радостно. Теперь он будет видеть её чаще. А может статься, вскоре познакомится.

– Передайте ей, – сказал он отцу Гурию, – раз мы увидели друг друга, зачем прятаться? Сочту за честь принять её в посольстве.

– В посольстве ей появляться нельзя, – предостерёг священник. – Могут обвинить в государственной измене, а здесь, на территории духовной миссии, я вас непременно познакомлю.

Очарованный красотой девушки, Николай с нетерпением стал ждать встречи с ней и зачастил на Северное подворье. Он уже отдавал себе отчет в том, что My Лань вошла в его жизнь, запала в сердце, неслучайно и, как ему верилось, к счастью. Сами собой в его голове стали рождаться всевозможные планы, один фантастичнее другого, как выразить и передать ей свои чувства, как сделать так, чтоб и она в него влюбилась, полюбила, не смогла без него жить, как он уже не может позабыть ее. Он нанял оркестр музыкантов, лихо управлявшихся со своими многочисленными трубами и барабанами, переодевал знакомых албазинцев – выходцев из России в русские одежды, и его теперь сопровождала пышная шумная свита. Все его выходы-выезды в город собирали множество зевак, которые дивились знатности и роскоши русского посла. Зная, что китайцы очень любят яркие, величественные зрелища, он не скупился на ленты, флаги и разноцветные фонарики. На китайский Новый год он устроил у себя в посольстве фейерверк и велел раздать детям конфеты, что не могло не радовать любопытных и падких на сюрпризы горожан.

– Неразумно, – укорил его Вульф. – Они нашей любви не понимают.

– Любовь Христова выше всяческого разумения, – словами отца Гурия ответил секретарю Игнатьев. «И всяческая любовь», – мысленно добавил он и произнес вслух: – И всяческая.

– Что «всяческая»? – недоуменно спросил его Вульф.

Николай смутился:

– Я говорю, что сердце наше и рассудок наш слабее любви, испытываемой нами и переполняющей нас.

Секретарь криво усмехнулся:

– Полюбить иноверца – это выше моих сил. Китай – земля бесовских наваждений. Я понял, что китайцы живут словно видят сны. Язычество первостатейное. Неистребимое.

Игнатьев долго ничего не говорил, потом сказал:

– Нет ничего любви превыше, да святится Имя Его. Боящийся – несовершенен в любви. Надо идти и верить, любить и всё. Не думая, как нас поймут и как оценят наши чувства.

Что с ним будет завтра, он не знал. Думал о прекрасной китаянке. Уже отцвели абрикосы, зацветали сливы, а она не появлялась. Её брат сказал Попову, что My Лань уехала в деревню, на север страны, помочь бабушке побелить в саду деревья и засеять огород. «Неужели я до своего отъезда из Пекина так и не увижу ее? – панически думал Николай, оставаясь наедине с самим собой, и тут же корил себя за «посторонние мысли». – Прельщаться женской красотой – удел поэтов, живописцев, а я всего-навсего военный дипломат, чиновник государственного ведомства».

Перебирая на столе бумаги, он подошел к окну. Белее облаков сады цветущих слив. Белее облаков…