Пекинский узел - стр. 36
Вульф погрел руки у печи, закрыл чугунную дверцу.
– На рейде Вусуна, – сказал он, выпрямляясь, – небольшого портового городка в окрестностях Шанхая, сосредоточено столько опиумных судов, что их хватило бы на добрую флотилию.
– А почему не в Шанхае?
– Вусун удобней. Там перевалочный пункт: горы тюков с этой отравой…
– Привозят? Сгружают?
– Сбывают, – вернулся к своему столу Вульф и уселся в бамбуковое кресло. – Набивают мошну.
– А пограничники? Таможня? – удивился Баллюзек. – Они куда смотрят?
Вульф усмехнулся и придвинул к себе канцелярскую книгу.
– Туда, куда и все, в сторону денег.
На улице рвотно-безудержно икал безумный нищий.
– Ян-Инь, Ян-Инь, Ян-Инь…
Узнав, что Игнатьев намерен весной перебраться в Шанхай, о чем он уведомил Петербург, секретарь Вульф, наверно, часа три не мог прийти в себя от этой новости. Глупость несусветная! Если уж в Пекине ничего не удалось сделать, что можно предпринять, находясь за тридевять земель от столицы? Козе понятно: ничего! Чтобы настроить струны, их надо натянуть. А Игнатьев рвёт их, обрывает связи с пекинским правительством, пусть даже едва ощутимые…
Татаринов прошелся по комнате, остановился возле печки. От неё пахло сухой известью и нагревшимися кирпичами.
– Николай Павлович что-то замыслил, ждёт наши корабли. Эскадра для него что свет в окошке: не сходит с языка.
– Стратег, – ехидно скривил губы Вульф. – Мыслитель. Рассуждать на тему он умеет: не уймёшь. – Его взгляд ужалил, и драгоман подумал, что секретарь чувствителен, как рептилия. Болезненно воспринимает мир.
В сочельник монах Бао привез ёлку, а на Рождество Игнатьев поехал в Северное подворье, в церковь. Летел густой пушистый снег, валил с небес такими хлопьями, словно кто-то, стоя высоко на крыше, отряхал черемуховый цвет.
В храме жгли свечи, курили ладан, пели молитвы.
Загадывали радость.
«Рождество Твое, Христе, Боже наш», – пел праздничный тропарь отец Гурий, и ему вторили на клиросе.
После литургии, когда прозвучал благодарственный молебен Господу за избавление России от нашествия французов в двенадцатом году, Николай вышел на каменные ступени церковной паперти и… остолбенел. Такую красоту не то что увидеть, помыслить невозможно. Он невольно зажмурился, словно избавляя себя от наваждения, и вновь открыл глаза. Что-то ангельское, неземное сквозило во всем облике довольно юной китаянки, которую он раньше никогда не видел в Северном подворье. Она прошла мимо, слегка опустив голову, и её ускользающий профиль чудным образом запечатлелся в памяти. Николай как остановился на ступенях, так и продолжал стоять, следя за ней, в каком-то дивном столбняке. Он узнал ту, которая ему приснилась в Кяхте. Приснилась, а теперь вот прошла мимо – скрылась за чугунными воротами.
Глава XI
Душа смутилась и затосковала. Николай стряхнул с шинели снег и решил узнать, кто эта юная особа и что привело её в русскую церковь. Он понимал, что в чужой стране, да ещё во время войны, на всякую женщину надо смотреть как на шпионку.
Отец Гурий его успокоил:
– Му Лань не шпионка. Она принадлежит к древнему знатному роду. Её отец – известный пекинский художник, а брат – студент Русского училища, недавно крестился и намерен продолжать учение в России.
– Её зовут My Лань? – повторил имя китаянки Николай, и оно показалось ему восхитительным, напоминающим русское имя Меланья.