Паштет из соловьиных язычков - стр. 17
– Интересная идея! – воскликнул Красс…
И здесь он вернулся мыслями на вершину горы. Огненная надпись исчезла с неба, но идея о платных нужниках продолжала сверлить мозг.
– Интересно, – поинтересовался он вслух у самого себя, – почему это я в свое время не воплотил такую колоссальную придумку в жизнь?
Но никакого ответа на этот вопрос он не получил, потому что спрашивал сам у себя. Идею платных туалетов реализовали после него. И сделал это тоже римлянин.
Порция вторая
Марк поднял голову вверх и увидел, как солнце приближается к зениту, что никак его не удивило. Во время казни день пролетал особенно быстро. Возможно, это было связано с чередой воспоминаний, в которые окунался Красс, ожидая начало экзекуции. Ведь в воспоминаниях можно провести огромное количество часов, и время, льющееся сквозь память, превратится в быструю стрелу, унесшую погрязшего в прошлом человека на огромное мысленное расстояние…
И здесь на краю площадки вдруг возник сын Публий. Был он одет в странную военную форму желто-зеленого цвета с какими-то аксельбантами ожерельного вида. Публий постоял немного, увидел отца, и быстрым уверенным шагом направился к нему, крепко топая высокими армейскими ботинками.
Марк, тревожно глядя на Публия, сказал:
– Здравствуй, сынок!
– Привет, отец! – ответил сын. – Ну, как ты? Все скучаешь?
– А что тут еще делать? Вот, жду вас… А ты все воюешь?
– Воевал. Пока в очередной раз не ухлопали.
Сын подошел к древней дубовой колоде, лежавшей на краю площадки, выдернул из дерева секиру и, положив ее на каменистую поверхность площадки, встал на колени. Он приник головой к плахе и вопросительно посмотрел на Марка.
– Ну что ты так сразу? – спросил отец, вздохнув.
– А зачем затягивать? Тем более – куда деваться? Чем быстрее, тем лучше. Все равно ничего не изменишь.
– Но ведь можно немного поговорить, – в голосе отца зазвучала мольба. – Ведь так долго не виделись!
Сын встал на ноги, отряхнул колени и присел на колоду.
– Что случилось в этот раз? – поинтересовался Марк, поднимая с земли секиру.
– То же, что и обычно! – с досадой воскликнул Публий. – Только родился, вырос, возмужал и собрался было повоевать, как следует, и – на тебе! Попал к террористам в плен.
– И что дальше? – не отставал Марк, возбужденно крутя древко секиры в пальцах, отчего остро отточенное лезвие начало при вращении издавать свистящий звук.
– А что может быть дальше?! – возмущенно воскликнул Публий. – Отрезали перед кинокамерой голову как барану! Вот тебе и повоевал! Прямо рок какой-то!
– Что такое кинокамера? – поинтересовался отец.
– Да ничего особенного! – раздраженно взмахнул рукой сын. – Не забивай себе голову такими пустяками. Все равно не поймешь…
– Это я во всем виноват, – печально произнес Марк.
– Да брось! – сказал Публий. – При чем тут ты? Это наследственность.
Марк вспомнил, что в той, настоящей его жизни, он не рубил голову сыну. Ее отделили враги от уже мертвого тела. Марк тогда гневно кричал, торопя медленное каре, отягощенное обозом, скрытым внутри строя, неистово толкал в спины солдат, пытаясь увеличить скорость ползущего вперед огромного войска, исступленно клял себя за то, что позволил сыну отправиться в рискованную вылазку!
Легионы не могли двигаться быстрее. Разрыв строя – верная гибель для всей армии, окруженной конными лучниками, не прекращающими стрельбу ни на минуту. И понимали это все – от легатов до последнего солдата. А впереди, в какой-то лиге от основного войска, гибла римская легионная конница, возглавляемая сыном.