Партработник - стр. 8
Действительно, ведь строгое отделение одного партийного уровня от другого было бы невозможно без создания особой атмосферы секретности и многозначительности. Нижестоящим не полагалось знать то, что знали вышестоящие. Само собой разумелось, что вышестоящие знают больше, поэтому и власти у них больше. Разумеется, в любом сообществе чем больше информированность, тем больше возможностей у человека. И не обязательно все это засекречивать. Но когда создается атмосфера секретности, люди ведь думают бог знает что, они всегда думают больше, чем есть на самом деле, и, следовательно, относятся к тем, кто обладает секретной информацией, с большим почтением или даже страхом.
Наверное, поэтому у нас был принят порядок, согласно которому все постановления бюро областных, районных, городских комитетов партии даже по самым обыденным вопросам, например, по коммунальному хозяйству, по пенсионному обеспечению и так далее шли под грифом «секретно». Это обосновывалось тем, что нельзя раскрывать стиль и методы работы партийных комитетов, поскольку они являются органами политического руководства. Я думаю, мы просто пытались этой засекреченностью скрыть тот простой факт, что никакого политического руководства не было, была хозяйственно-управленческая деятельность. А политическое руководство было только в лозунгах и программных документах. Было бы оно на самом деле, партия не оказалась бы бессильной в нынешний период демократизации.
Но это я к тому, что отказ добрейшего Серафима Федоровича ответить на мой вопрос ничуть меня не удивил и не обидел, хотя я еще некоторое время пытался вытянуть из него некоторую информацию. Но все, что мне удалось услышать, это: «Район хороший, ты парень здравый, справишься, поэтому – соглашайся». На том и расстались.
В обкоме КПСС меня принял Василенко. Он тоже сообщил, что меня будут рекомендовать первым секретарем райкома, но какого, не сказал. Тут уж я не выдержал, поскольку знал – когда поведут «наверх», отказываться будет уже поздно, надо хоть знать, на что идешь. Поэтому просто начал умолять сказать, что со мной будет.
Василенко сначала терпеливо объяснял, что ему категорически запретили говорить об этом. Потом стал рассказывать, что район непростой, есть свои сложности, и если кто узнает, что меня туда рекомендуют, то вдруг заранее подготовятся и не изберут. И все-таки сам Василенко прекрасно понимал всю нелепость ситуации, да и человек он был хороший, объективный и честный по натуре; меня хорошо знал, поэтому не выдержал в конце и все рассказал с обязательным условием, что я его не выдам.
«Поедешь, – говорит, – на родину свою, в Урюпинск. Там Сычев Николай Захарович девять лет секретарем работал, но обстановка сложная. Совсем незнакомого они вряд ли примут, поэтому решили тебя рекомендовать. Мы тебе здесь пришьем лычку повыше, чтоб не второй секретарь Даниловского райкома, а по меньшей мере заместитель заведующего отделом обкома партии к ним приехал. Но тебе об этом пока никто не скажет, и ты не проговорись».
Я, честно скажу, и обрадовался, и испугался. С одной стороны – родные места, всех и все я там знаю, люблю с детства. Но, с другой стороны, и меня там все знают, и хорошее про меня знают, и плохое, как примут – неизвестно. Но все это еще было впереди, а до этого предстояла длительная процедура «введения в должность». Здесь тоже был свой порядок, который неукоснительно соблюдался.