Паромщик - стр. 23

С кухни доносится свисток закипающего чайника. Вскоре отец возвращается с серебряным подносом в руках. Он опускает поднос на стол. Руки его дрожат, так что чайные ложечки звякают, а чашки громко ударяются о блюдца.

– Хочешь, налью? – предлагаю я.

Отец отмахивается; он слишком горд, чтобы принять мое предложение. И потому я вынужден с нарастающим беспокойством следить, как отец, собрав все свое внимание, наполняет чашки сам. Любой человек сразу бы заметил, как неуклюжи его движения. Но есть еще нечто неосязаемое – я распознаю его благодаря профессиональному опыту. Это замечаешь по глазам: своеобразное метафизическое возбуждение, словно ретайр пытается заглушить звук, который слышит только он, или старается не замечать сонма висящих над ним духов.

Меня начинают будоражить тревожные мысли.

У каждого просперианца есть свое число: сто двадцать, сто тридцать, в редких случаях – даже сто пятьдесят. Оно означает количество лет, в течение которых мозг конкретного человека способен исправно работать, пока не выйдет из строя. Достижения генетики дарят нам десятки лет здоровой, деятельной жизни. Мы полностью избавлены от материальной нужды и работаем в свое удовольствие. Общественное устройство предоставляет нам широчайшие возможности для развития и самовыражения. Романтические отношения, секс, не отягощенный последствиями, – все это благотворно влияет на нас, делая годы итерации яркими и насыщенными. Но никакие возможности, никакие успехи медицины не отменяют непреложного факта: груз времени неумолимо давит на нас. Время воздействует на мозг: каждая радость и печаль, каждая минута каждого дня давят на него, заставляя накапливать и сортировать данные. (Я люблю шоколад… сегодня среда… моего приемного сына зовут Проктор… моя жена Синтия привязала к ноге якорь и бросилась в море…) И наконец мозг больше не выдерживает лавины данных, внутри его начинается путаница.

Невозможно узнать заранее, когда это случится. Как говорят, «когда случится, тогда и узнаешь». Отец вызвал меня не со скуки. У него нет ни физических, ни психических расстройств. Его не мучают боли. Нельзя сказать, что он просто устал от жизни. Я оказался здесь, поскольку мир, в котором до сих пор жил отец, перестал быть удобным для него. Если сравнить реальность с легким, приятным дождем, то для отца она превратилась в яростно хлещущие потоки воды. Насыпать сахар в чай – все равно что противостоять ревущему урагану. Только предельная сосредоточенность позволяет ему сохранять какое-то подобие душевного равновесия, но эти усилия изматывают его.

Наконец чай успешно разлит по чашкам. Мы оба делаем по глотку, показывая, что отцовское сражение с чайником и чашками стоило того.

– Ты не возражаешь, если мы начнем? – спрашиваю я.

Отец молча кивает. И вдруг я остро осознаю, как странно все это. Работая паромщиком почти двадцать лет, я тысячи раз участвовал в подписании ретайр-контрактов. Дюжину ретайров я мог бы причислить к своим друзьям, еще полсотни – к знакомым. Остальные были совершенно чужими людьми. Я и представить себе не мог, что однажды мне придется заниматься этим со своим отцом.

– Можно проверить твой монитор?

Отец сбрасывает блейзер и закатывает рукав. Я достаю из портфеля ридер и подключаю к монитору. Слышится легкий писк, и дисплей ридера начинает заполняться данными.