Парижские сестры - стр. 8

Я медленно киваю, обдумывая сказанное, затем приближаю фото в рамке, чтобы как следует рассмотреть лицо Мирей. Я уже вижу сходство между ней и Симоной, особенно эти её смеющиеся глаза и растрепанные волосы, непослушно вьющиеся за ободком.

Я указываю на третью фигуру, молодую женщину в центре группы.

– Интересно, кто она? Ее имя написано на обороте карточки: Вивьен.

Выражение лица Симоны внезапно становится серьезным, и я замечаю что-то, чего не могу точно определить: вспышка грусти, страха или боли?

В ее глазах появляется осторожность. Но затем, вновь собравшись, она с аккуратной неприязнью говорит:

– Полагаю, их подруга Вивьен, которая жила и работала здесь вместе с ними. Разве это не удивительно, представь, как все трое работали на Делавин?

Интересно, мне это кажется, или она намеренно пытается отвести разговор от Вивьен?

Симона продолжает:

– Моя mamie Мирей говорила мне, что они спали в этих самых комнатушках над ателье в военные годы.

На мгновение я слышу звук смеха, эхом разносящийся по стенам тесной квартиры, представляя здесь Клэр, Мирей и Вивьен.

– Ты можешь рассказать мне еще что-нибудь о том, как твоя бабушка жила здесь в сороковые годы? – с нетерпением спрашиваю я. – Это могло бы помочь прояснить волнующие меня вопросы по поводу моей семьи.

Симона задумчиво смотрит на фотографию. Затем поднимает глаза, чтобы встретиться с моим взглядом, и говорит:

– Я могу рассказать тебе, что я знаю об истории Мирей. И это неразрывно связано с историями Клэр и Вивьен. Но, Гарриет, тебе следует задавать эти вопросы только в том случае, если ты абсолютно уверена, что хочешь знать на них ответы.

Я пытаюсь удержать ее взгляд. Могу ли я лишать себя возможности узнать хоть что-то о своей семье, с которой у меня есть связь? При этой мысли меня охватывает разочарование, настолько сильное, что дыхание перехватывает.

Я думаю о невидимой нити, тянущейся сквозь года. Она соединяет меня с моей матерью Фелисити, а ее со своей матерью, моей бабушкой Клэр.

После чего я киваю. Какой бы ни была эта история и кем бы в ней ни оказалась я, мне нужно её знать.

Париж стал другим.

Конечно, кое-что оставалось прежним: восклицательный знак Эйфелевой башни все еще подчеркивал горизонт; Сакре-Кёр все еще восседал на вершине своего холма на Монмартре, наблюдая за жителями города, пока они занимались своими делами; а серебряная лента Сены продолжала петлять по дворцам, церквям и скверам, огибая укрепленные фланги Нотр-Дама на острове Ситé и извиваясь под мостами, связывавшими правый и левый берега реки.

Но что-то изменилось. Это были не столь очевидные признаки, как группы немецких солдат, которые двигались вдоль бульвара, и флаги, которые развевались ветром на фасадах зданий с томной угрозой – пока колонны шагали под ними, шелест ткани, украшенной яркими черно-белыми свастиками на кроваво-красном фоне, казался Мирей столь же громким, как любая бомбардировка. Нет, она могла чувствовать что-то другое, что-то отличающееся, что-то менее ощутимое, когда пробиралась из Гар-Монпарнас обратно в Сен-Жермен. Она замечала это в глазах спешащих мимо людей, признавших свое поражение; слышала это в резких голосах немцев из-за столиков кафе. Вид военных машин вернул её в чувство, на них было еще больше нацистских знаков отличия, мрачные эмблемы которых теперь проносились мимо нее по улицам.